Горькие травы

— Да? — спросила она холодно-вежливо; она не любила, когда ей мешали думать.

— Это мой участок.

— И дальше?

— Я и подумал, товарищ Борисова, не надо ли вам чего. Она пожала плечами и уже мягче спросила:

— Откуда вы меня знаете?

— Кто же вас не знает? Вы у нас лекцию читали. Говорят, о ваших подвигах при немцах книга написана.

— Так прямо и подвигах, — иронически улыбнулась Борисова, но ей было приятно. — Ну, уж коли вы меня знаете, давайте знакомиться.

— Андрей Попов, — щелкнул каблуками милиционер и расплылся в улыбке.

— Хороший у вас участок, Андрей Попов. Весь город как на ладони.

— Так точно, товарищ Борисова.

Она поморщилась от его официального тона.

— Благодарю вас, мне ничего не нужно.

С холма были видны сады предместья в легкой зеленой дымке, Острица, мост через нее, корпуса «Сельхозмаша». Небо ветреное и ясное, все в солнце, и от этого синь была еще прозрачнее и тоньше.

В этом же году, зимой, на холме видели мужчину лет тридцати, в большой мохнатой шапке и коротком пальто. Из-под шапки поблескивали серые глубокие глаза. На ногах у него были черные стоптанные катанки с обшитыми кожей задниками. Лицо тронуто светлой щетиной. Холм продувался сухим морозным ветром насквозь, защищенный на зиму Вечный огонь продолжал гореть, и попадавший в него снег тут же таял. Город виднелся смутно. А мужчине хотелось полюбоваться городом, но прямо в лицо дул холодный ветер, и глаза слезились. Мужчина повернулся к ветру спиной, осторожно поднялся по обледенелым ступенькам еще выше и, улыбаясь, остановился.

У Вечного огня грел руки мальчишка лет восьми-девяти. Маленькие красные ручонки торчали из рукавов его аккуратной телогрейки, и тут же рядом лежала новенькая школьная сумка, припорошенная снегом. Мальчишка был в бурках, в толстой серой шапке. Он деловито грел руки и обосновался здесь, как видно, надолго. Мужчина подошел неслышно и стал рядом. Мальчишка заметил, неловко повернул тяжело закутанную голову, отдернул руки от огня и схватил свою сумку.

— Подожди, — остановил его мужчина, стоя на самой середине верхней ступеньки. — Ты меня испугался, малыш? Ты чей?

Мальчишка быстро, исподлобья осмотрел мужчину и отвел глаза.

— Я не испугался.

Для своих лет мальчик казался очень взрослым. Они стояли и молча смотрели на огонь. Внизу пластался в снежной метели город, в котором они родились с разницей в двадцать лет.

— Значит, любишь, брат, тепло? — Мужчина спрятал рукавицы за пазуху и, заворачивая полу, достал папиросы.

— Ага, когда тепло — лучше…

— Тогда зачем ты сюда забрался? Внизу ведь теплее. Мальчик засопел и не ответил, и мужчина, заслонясь от ветра, пригнул голову, ловко прикурил. Ветер мгновенно развеял вылетевший из его рта синеватый дым. Задрав голову, мальчик с интересом за ним проследил. Подул на пальцы в прохудившихся рукавичках и привычным жестом вытер под носом.

— А нам не разрешают курить.

— Кто же?

— Вера Павловна, учительница. И мамка.

— У тебя строгая мамка?

— Нет, что вы, дядя. Она несчастная. Потому и меня шлепает. А так она хорошая, она меня любит. День и ночь работает и, конечно, от тоски, клюкнет иногда.

— Постой, постой. Как ты сказал?

— Ну, купит водки и клюкнет. Плачет и песни поет. Мужчине стало неловко, точно он нарочно выпытывал.

— Так почему ты здесь? — спросил он, меняя разговор. — Почему не в школе?

— А вы?

— У меня сегодня выходной. Мальчик подумал и сказал убежденно:

— Выходные бывают по воскресеньям.

— У меня работа такая.

— Ночная смена?

— Допустим. Откуда ты знаешь о ночных сменах, малыш?

— Мамка работает.

— А-а…

Мальчик опять протянул руки к огню.

— Я из школы ушел.

— Вот это нехорошо.

— Меня дразнят, я теперь туда не пойду.

— Ну, брат, это лишнее. Нельзя. Я вот тоже учусь. Мальчик снова окинул его быстрым, недоверчивым взглядом.

— Всех дразнят. И меня дразнили. Из-за пустяков не стоит уходить из школы.

— Меня дразнят фрицем.

— Вот как?

Мужчина присел на низкую решетку, и их лица оказались вровень. У мальчика серьезное лицо с прямым носом и бледными губами.

— Фриц, — повторил мальчик, и мужчина увидел, что ему трудно произносить это слово. Мальчик ждал. Здесь нужно было спрашивать напрямик.

— Почему?

— Они говорят, что у меня отец — фриц, только я не верю. Я мамке верю. Мой отец был партизаном, и звали его Николаем.

— Вот как?

— Николаем Ивановичем. А я Василий Николаевич Солонцов. Вот. Не верите?

— Верю, Вася, — серьезно ответил мужчина, и мальчик теперь не отвел глаз.

Между ними словно растаяла тонкая ледяная пленка. Они снова стояли молча и смотрели на огонь. Мальчик грел руки и шмыгал носом.

— Пойдем, Вася.

— Куда?

Мужчина кивнул в сторону города, над которым метались снежные волны. Он снял шарф и неловко повязал шею мальчика.

— Завтра ступай в школу. А я как-нибудь приду к тебе в гости. Договорились?

Видно было, что мальчику трудно устоять, и он, посопев, отворачиваясь от ветра, сказал безнадежно;

— Мамка не любит чужих, ругать будет.

— А я, Вася, не чужой. Вот ведь как. Мы с твоей мамой на одном заводе работаем. Меня зовут Дмитрием Романовичем. Ты можешь звать просто: дядя Митя.

Мальчик выдернул руку из ладони мужчины.

— Вы ей расскажете?