Горькие травы

— Нет, Платон Николаевич, не надо. На всем этом крест. Не трогают, и ладно. — Он приподнял руки, повернув их ладонями вверх, слегка улыбнулся. — Вот, больше ничего не хочу. Кусок хлеба, кровать с жестким матрацем и спокойную ночь. Можно и без матраца.

Платон Николаевич притих, осмысливая его слова, затем торопливее, чем нужно, подтолкнул Дмитрия к двери.

— Иди, иди, как родному рады будем. Живи сколько хочешь. Женись, все как положено. Ладно?

Кто-то стукнул дверью, с ходу заговорил с Дротовым повышенным голосом, резко и раздраженно, и Дмитрий вышел.

Вечер стылый, белесый. Дмитрий глядел в окно поверх занавески. В неярко освещенной комнате уютно и тихо — широкая постель со смятым грубым одеялом, столик, заваленный книгами, книги на полке и тишина.

Со вчерашнего дня Дмитрий находился в отпуске, впервые за три года он взял отпуск и теперь не знал, куда себя деть. Тяга к книгам внезапно пропала, он вяло, без всякого удовлетворения думал о двух последних годах работы, о том, что многого добился. Раньше он просто не задумывался, времени не хватало. В жизни, возможно, так и бывает: здоровому человеку суждено не замечать проходящего времени. С тех пор как он вернулся в Осторецк и устроился с помощью Дротова на «Сельхозмаш», вначале подсобным рабочим, затем слесарем третьего разряда, в жизни многое переменилось. Он очень хорошо работал, и его сразу заметили, уже через полгода ставили в пример и отмечали в приказах и на собраниях. Он писал короткие письма в деревню деду Матвею; тот с истинно крестьянской обстоятельностью отвечал ему, выводя слова большими корявыми буквами, упоминая всех соседей незнакомых, передавая многочисленные поклоны и подробно расписывая свое стариковское житье-бытье. В одном из писем, вскоре после ухода Дмитрия из деревни, Матвей Никандрович сообщал мимоходом о женитьбе однорукого Степана Лобова на Марфе — соседке, описывая скромную свадьбу, где был посаженым отцом и где бурачную самогонку закусывали солеными огурцами и гречневой кашей с постным маслом — масло было конопляное и немного горчило. В письмах старика Дмитрий улавливал за корявыми буквами подспудную тоску одинокого, много жившего, очень старого человека. Дмитрий жалел старика.

Порой Дмитрий начинал тосковать по старому саду деда Матвея, по людям, оставшимся там, в селе. Изредка они и сами приезжали в город и ночевали у Дмитрия — чаще всего это случалось, когда они задерживались на городском базаре дотемна. Дмитрий мог наблюдать, как потом в его комнате они бережно складывали вырученные деньги, вслух начинали думать о расходах. Иногда путались, просили подсчитать его; если сходилось, успокаивались и укладывались спать.

Через них Дмитрий не один раз приглашал деда Матвея в город, и тот редко приезжал, жил у Дмитрия дня по два, по три. Дмитрий по-прежнему сторонился женщин. После встречи с Юлией он словно забыл о ней, заставил себя не думать. Он часто читал в «Осторецкой правде» статьи Юлии Борисовой, она выступала по вопросам морально-этического воспитания, и он читал эти статьи, словно никогда не встречался с их автором. Он холодно, бесстрастно оценивал, не удивлялся. Прежняя Юля, желанная девушка, умерла для него, это произошло далеко не сразу, он почувствовал даже облегчение, когда это случилось. Он не думал больше о ней. Окружил себя книгами, вечерами пил чай с Дротовым. Он жил у них в комнате погибшего Володьки — его портрет висел как раз над кроватью. Старики Дротовы ни за что не хотели отпускать Дмитрия, предупреждали каждое его желание и баловали. Мария Петровна, седенькая аккуратная женщина с печальными глазами и бесшумной походкой, первое время часто называла Дмитрия Володькой, упрямо придвигала к нему все сладкое на столе.

Дмитрий приходил с работы, стаскивал с себя грязную спецовку, чтобы вымыться. Мария Петровна выносила ему чистое полотенце и, подавая, ласково притрагивалась к его руке. Он шумно отфыркивался, растираясь цветастым махровым полотенцем, благодарил.

Она вся светилась тихой радостью. Возвращавшийся

следом за Дмитрием с работы Платон Николаевич горделиво похлопывал его по смуглой спине:

— Вымахал!

Время вносило в тихий домик Дротовых свои незаметные изменения, и по вечерам маленькая семья горячо их обсуждала. Мария Петровна усиленно выпроваживала Дмитрия в кино, на танцы; если он соглашался, начинала радостно суетиться и гладила ему рубашки, галстук и брюки, заранее доставала начищенные до блеска туфли и суетилась, пока Дмитрий одевался. Она выходила за калитку, провожала его с великой гордостью, потом деланно равнодушно ожидала его рассказов. Дмитрий рассказывал чаще всего неправду. Ведь, собравшись, он уходил на Вознесенский холм или в библиотеку, где, сам того не желая, заинтересовал всех молоденьких библиотекарш.

Дмитрий ничего не знал о ночных разговорах стариков Дротовых.

— Ты бы по-мужски спросил, Платон, — говорила Мария Петровна, заплетая на ночь жиденькую косичку. — Жену бы ему пора подыскать.