Горькие травы

Сложные, далеко не всякому ясные пути сводят в жизни человека с человеком. Осторецкая область — большая сельскохозяйственная область. Много и заводов, есть и фабрики. Осторецк — город более древний, чем Москва. По крайней мере, так утверждают старые свитки и грамоты в областном историческом музее, и если кто интересуется историей города Осторецка, ему с гордостью покажут макет древнего тысячелетнего поселения — несколько десятков бревенчатых изб, образующих посредине пустой неправильный квадрат, вероятно — площадь. Все — за дубовым, высоким частоколом, в крутом изгибе реки Острицы — в те времена она была куда шире, теперь сильно обмелела, хотя и сейчас по ней довольно свободно бегали катера с широкими приземистыми баржами и небольшие пароходики. Весной Острица широко разливалась, затопляя пойменные необозримые луга, становилась похожей на море. Потом на лугах брали добротные укосы, и стога стояли густо, и если плыть по реке — до самых горизонтов все стога и стога.

Теперь Осторецк давно перешагнул реку, еще в прошлом столетии ему стало тесно в речной излучине; разрастаясь, город ушел за правый берег реки.

В Осторецкой области сорок два района, пятнадцать совхозов и много колхозов. До укрупнения их было тысяча пятьсот, после укрупнения стало триста двенадцать. И заводы, и фабрики, и всякие мелкие предприятия связаны с городом Осторецком множеством нитей, и все самое главное и самое незначительное связано с обкомом партии.

Над Осторецком возвышается Вознесенский холм, в исторические времена на его вершине, сменяясь, стояли крепость деревянная, затем монастырь каменный, затем опять крепость, только каменная. Ее после сменила Вознесенская церковь. Теперь на Вознесенском холме горит Вечный огонь перед памятником Неизвестному солдату.

Все связано в жизни человеческой, и Юлия Сергеевна Борисова, сама того не желая, продолжала интересоваться Дмитрием Поляковым и его делами. Никто этого не знал, и, если бы не Зоя Константиновна, не узнали бы и старики Дротовы. В тот вечер, когда Мария Петровна рассказывала о встрече с учительницей Борисовой, в обкоме заседало бюро, и Юлия Сергеевна ни о чем не думала, кроме своего доклада. Бюро обсуждало вопрос об улучшении идеологической работы. Слушался отчет Осторецкого горкома, обсуждалась работа театров, творческих союзов. Юлия Сергеевна видела, что в одно заседание втиснуто слишком много и потому все скомкано. От перечня цифр все раньше времени начали уставать. Бюро было расширенным, присутствовали местные деятели искусства, писатели, художники, а также генерал Гори-зов, молодой высокий мужчина в штатском, начальник Осторецкого МГБ. Он сидел в углу, в широком кресле с высокими подлокотниками, и смотрел в окно с огромными стеклами на заснеженные вершины старых каштанов. Во время доклада Юлия Сергеевна несколько раз ловила на себе его острый взгляд и недовольно сдвигала прямые длинные брови. Бюро вел первый секретарь Дербачев, присланный из Москвы недавно, — сорокасемилетний невысокий человек. За прошлый, 1951 год Осторецкая область провалила выполнение хлебосдачи, и Юлия Сергеевна вспоминала сейчас, как хромой Володин был сразу же вызван в ЦК и вернулся оттуда со своим преемником, и уже на следующий день пленум обкома, а затем и конференция утвердили новую кандидатуру. В кулуарах теперь сторонились хромого Володина, он сосредоточенно шагал по просторному фойе осторецкого драмтеатра имени Маяковского, хмуря редкие брови, постукивал суковатой палкой по паркету. Борисовой было жалко его, она подошла и о чем-то заговорила, кажется, спросила о новом назначении. Володин посмотрел на нее воспаленными, безразличными глазами и так же безразлично сказал:

— Мой просчет простой. Слишком я был либерален, не имел при случае достаточной твердости. А наше время, Юлия Сергеевна, жестокое.

Его глаза начинали загораться — глаза фанатика, он бичевал себя и делал это исступленно, и Юлии Сергеевне стало весело. Он вдруг показался ей ненастоящим.

— Так мне и надо, — повторил Володин. — Строим большое здание, на века строим, не надо жалеть лишнюю тысячу кирпичей. Сотню тысяч рублей не жалей, лишнюю сотню людей. А что? И поработать придется лишний час и год. Недоспать, недоесть — нельзя жалеть. Запомни, Юлия Сергеевна, — на века! Вот только поймут ли они, эти потомки, нашу вынужденную подчас жестокость?

Наверняка он был слабым человеком, в нем говорило сейчас не убеждение, а всего лишь досада за свои просчеты: их легко можно было избежать.

Юлия Сергеевна слушала Володина, понимала ход его мыслей, но не колебалась, нет. Она знала слишком много, гораздо больше обыкновенного человека, скажем слесаря, и она не могла судить подобно такому слесарю.