Горькие туманы Атлантики

Появились — должно быть, из госпиталей — выздоравливающие солдаты. Вместе с портовиками они ремонтировали восьмой причал, недавно поврежденный немецкими бомбами. Восстановить причал целиком, конечно, не представлялось возможным: для этого не хватало ни рабочих рук, ни строительных материалов. Поэтому приводили в порядок стенку, чтобы суда могли безопасно к ней швартоваться. Убирали торчащие клыками сваи и острые скобы свайных креплений, искореженные рельсы — дорожки крана, — наскоро настилали новый подъездной путь для вагонов. Заштопывали — поспешно, на живую, как говорится, нитку — следы бомбежек и на соседних причалах. Даже на Аннушкином кране день и ночь орудовали ремонтники. Одним словом, все как будто свидетельствовало о том, что порт готовится к приходу судов. И это вызывало у Ольги множество тревожащих мыслей: что за суда? откуда? Нет ли среди них и «Кузбасса»?

Начальство хранило молчание, а сама она, привыкшая к строгостям военного времени, спрашивать ни о чем не отваживалась. Может, Лухманов совсем уже близко? Быть может, «Кузбасс» прибудет в ближайшие дни? Красноречивые работы в порту, служившие для Ольги добрыми приметами, обнадеживали, но в то же время делали и дальнейшее ожидание почти невыносимым. Для него уже не хватало ни выдержки, ни терпения. По ночам Ольга часто вскакивала с кровати, прижималась к оконному стеклу лбом и подолгу с отчаянием вглядывалась в залив.

Видимо, портовые приготовления не прошли мимо внимания всех морячек, чьи мужья находились в рейсах. Как-то забежала красавица Фрося Бандура, с украинской мягкостью и напевностью в голосе поделилась тревожно:

— Слух идет, будто английцы, что охраняли суда, побросали их посеред океана, а сами повтикалы домой… Что ж теперича будет, Ольга Петровна? Может, и наши там?

«Бабий телеграф» работал безостановочно, для него не существовало ни военных, ни государственных тайн. И самым печальным оказывалось то, что слухи часто затем подтверждались. Но то, о чем сообщила жена боцмана, показалось невероятным. Начала как умела успокаивать Фросю: дескать, подобное невозможно, союзники заинтересованы в доставке военных грузов в Советский Союз не меньше, чем наша страна, ибо гитлеровцы рвутся к Кавказу, а потеря нефти нанесла бы непоправимый урон не только Красной Армии, нашему фронту, но и общему делу всех союзных держав… Ловила себя на том, что говорила словами общими, вычитанными в газетах, но иные не приходили на ум. Фросина новость, несмотря на свою очевидную неправдоподобность, разъедала уже и Ольгино сердце, порождая сомнения, страхи, ужас: а вдруг правда?

— Нет-нет, не может быть! — горячо повторяла уже не для Фроси, а для себя. А сама торопливо перебирала в памяти события последней недели, выискивая в фактах новый смысл, придавая, а то и придумывая им новое объяснение и толкование. Почему так много в управлении офицеров? Что может делать полярная авиация — не сбивать же вражеские бомбардировщики? Может, ведет спасательную операцию, отыскивая в море экипажи погибших судов? Господи, голова идет кругом…

Уже поздно вечером тихо постучалась в дверь старуха Синицына. Стесняясь и робея, словно перед ней была не жена капитана, а сам капитан, по-старушечьи безответно и жалобно всхлипнула:

— Ничего не слыхать про наших? Сны меня, Ольга Петровна, одолели такие — аж сердце холонет… Ныне прикорнула маленько, и привиделось, будто мы с моим Ермолаичем на качелях катаемся… Уж так взлетаем, так взлетаем, что земли не видать под нами! Кричу я с испугу, чтоб не озоровал, остановился, а Ермолаич как бы и не слышит меня: все, знай, раскачивает, все раскачивает! А после махнул мне рукой, соскочил с качелей да и остался сам наверху — один-одинешенек, в небе! — вытерла она поспешно глаза уголком косынки. — Так и не дождалась его, не дозвалась… Чтой-то будет, Ольга Петровна? Может, бедствуют наши где, погибают без воды и без харча? Когда ж наши муки кончатся?

Старуха уже не скрывала слез, плакала откровенно, и Ольга гладила ее сухую руку:

— Скоро кончатся, скоро наши придут, Ермолаевна…

Никто на «Кузбассе» не знал настоящего отчества этой женщины, называли ее по мужу — Ермолаевной, и она не обижалась, откликалась. «Вон и Ермолаи идут», — говорили моряки, завидев на причале Синицыных. Где-то теперь эти самые моряки? Ступят ли опять на родной причал?

Позже Ольга вспомнила, что слыхала, будто Синицына повесила дома иконку, молится по ночам. Мурманск был городом молодым, в нем не имелось ни церквушки, ни молельного дома, и верующие, если такие случались, шептались со святыми угодниками потаенно, в своих домашних углах. Конечно, будь стармех Ермолаич на берегу, уж он-то прицыкнул бы на жену… Но Ольга не считала себя вправе осуждать или разубеждать старуху: каждый ищет надежду и веру там, где ему доступней…