Горькие туманы Атлантики

На вокзальных путях, примыкавших к самому порту, уже готовился под доставленные грузы состав: вражеские самолеты часто бомбили город и с разгрузкой судна приходилось спешить. Надрывно вскрикивал маневровый паровозик, холодно-громко лязгали буфера, и Ольга вздрагивала от этих звуков, в которых чудилась не только нервная торопливость, но и скрытая угроза опасности. Избитый и истерзанный транспорт, с трудом добравшийся до Мурманска, зримо напомнил о войне, о бомбежках, о том, что в грузах, до предела забивших трюм, остро нуждается фронт. Польские моряки выполнили свой долг до конца, и теперь от портовиков зависело, чтобы грузы из трюмов как можно быстрей перекочевали в вагоны и на платформы и двинулись без промедления в глубь страны.

Никто не ведал, что именно доставило судно, однако никто и не сомневался, что грузы — важные. В толпе упоминали то танки, то самолеты, то сортовую сталь, а кое-кто произносил и «взрывчатка» — произносил осторожно, боязко, шепотом, словно от громкого голоса та могла сдетонировать и взорваться.

Транспорт швартовался долго и мучительно. Очевидно, машина на нем была неисправна и не все команды с мостика могла отработать. В конце концов завели на швартовые палы толстые тросы, и судно начало подтягиваться к причалу брашпилем. Польские матросы вываливали за борт плетеные кранцы, чтобы смягчить его прикосновение к стенке, и это выглядело со стороны немного смешным, поскольку борт представлял собою сплошные вмятины, пробоины и ожоги. Оберегать такой борт от лишних толчков и ударов было попросту бессмысленно, все понимали, что польскому транспорту не избежать все равно судоремонтного завода. Но матросы совершали привычное дело, действовали, как полагалось по правилам, не задумываясь над тем, нужно ли это сейчас или же бесполезно. И только Ольга, не искушенная в моряцких тонкостях, по-прежнему смотрела с ужасом на следы пожаров и взрывов, на исковерканное железо, на погнутые шлюпбалки и щепы, оставшиеся от вельботов. Кое-где под содранной краской обозначилась подспудная краснота сурика, и Ольге она мерещилась запекшейся кровью. Она смотрела на это все неотрывно, будто завороженная, не в силах оторвать взгляда от выжженных палуб; пыталась и не умела представить, что же произошло в океане, что испытали там польские моряки. А ведь все, что они пережили, могло случиться и с «Кузбассом», с Лухмановым.

Первым сошел на причал капитан. Давно не бритый, обросший настолько, что под исхудавшим лицом уже начала складываться округлая, с проседью, борода, он ни на кого не глядел, устало и опустошенно ушедший в себя. Толпа молча перед ним расступилась. Люди тоже опасались заглянуть в глаза ему, точно боялись увидеть там смертельно-яростное сверкание океана, дымную гарь пожаров, муки раненых и кровь погибших. Женщины, завидев капитана, как-то вдруг пригорюнились, съежились, кое-кто из них незаметно смахивал слезу. А моряк медленно побрел по причалу, вдоль борта своего судна, однако ни разу не оглянулся на него.

На транспорт ринулись санитары с носилками. Навстречу им из судовых помещений появлялись забинтованные моряки — те, кто еще мог передвигаться самостоятельно; едва уловимым движением головы, а может быть, взглядом они отказывались от помощи, молчаливо указывая на двери, словно немо подсказывали, что там, в помещениях, находятся их товарищи, которые нуждаются во врачах гораздо больше, чем они.

Помогая друг другу, раненые двинулись к трапу. И тогда из толпы выскочили мужчины, стали бережно сводить поляков на берег, провожая их к раскрытым зевам санитарных машин.

Но Ольга уже не видела этого. Будто завороженная, она поплелась следом за капитаном, не упуская из виду его скорбно осунувшуюся спину. Когда капитан замедлял шаги, замедляла шаги и Ольга, потом испуганно поторапливалась, чтобы, не дай бог, не отстать. Она и сама не знала, зачем побрела за ним: прежняя решимость, минуту назад казавшаяся по-человечески объяснимой, вполне естественной, внезапно покинула ее, и Ольга никак не могла обрести себя, набраться храбрости, чтобы заговорить с моряком. Ну почему не оглянется он? Почему не поймет ее тоски и волнения? Разве та беда, что обрушилась на них в океане, принадлежит лишь ему?

В конце причала польский капитан заметил у швартового пала неведомо как проросшую здесь траву. Остановился, изумленный, точно увидел перед собою чудо. Осторожно сорвал несколько стебельков, старательно растер их в руках и стал жадно вдыхать запах зелени — пробужденный запах земли. И Ольга не выдержала:

— Господин капитан… Вы не знаете, где теплоход «Кузбасс»?

Он не обернулся, а только вздрогнул и замер.

— Теплоход «Кузбасс». Восемь месяцев о нем ничего не известно, — почти уже всхлипывала она. И тогда моряк наконец повернулся к ней. Глаза его были наполнены одновременно и сочувствием, и болью, и сожалением, что ничем не может утешить и обнадежить женщину, помочь ей. И этот взгляд вконец обессилил Ольгу, и она продолжала всхлипывать как заведенная: — Теплоход «Кузбасс»… Капитан Лухманов… Это мой муж.