Горький апельсин

И да, в одном из коридоров за сценой я наткнулась на Джорджа. Там был просто лабиринт: все эти лестнички, тупички, легко заблудиться. Вот он и бродил там – наверное, искал остальных. Я решила, что лучше мне оставаться итальянкой, и у нас с ним произошел потешный разговор, какие иногда получаются с иностранцами: наполовину мимика и жесты, наполовину всякие выдуманные слова, – только я, конечно, не была никакой иностранкой. Он жестами показывал, как играет на гитаре, а я вытащила корешки от номерков и несла всякую чепуху, объясняла ему, что я «гардеробесса». Он пригласил меня выпить в свою гостиницу, мы вышли и какое-то время стояли снаружи у служебного входа. Болтали и ждали Джона, Пола и Ринго. Было очень холодно. Седьмое ноября шестьдесят третьего, никогда не забуду. Джордж был в огромной шубе, а я так дрожала, что он снял ее и накинул мне на плечи. Она доходила до самой земли. Уж не помню, о чем мы говорили. Видимо, о Ливерпуле и Риме. Кажется, мы с ним успели выкурить по сигарете, и тут из-за угла вынырнул репортерский фургончик – вроде бы «Ивнинг геральд». В этот момент со служебного входа выбежали остальные битлы, и все они, в том числе и Джордж, попрыгали в этот фургончик, а из-за фасада театра тем временем неслась толпа девиц. Фургон умчался, увозя битлов, а я осталась стоять на дороге, где меня чуть не растоптали эти нечеловечески визжащие и орущие девицы. Налетели и сбили с ног. Чулки на коленках в дырах, ладони все расцарапаны – от потрясения у меня слезы полились. Рядом оказался какой-то репортер, он помог мне подняться, задал несколько вопросов – о том, где я работаю и прочее. И сфотографировал. На другой день моя физиономия появилась в газете – по всему лицу размазана тушь, вообще тот еще видок.

– О-о, Кара, – протянула я, воображая себе и это возбуждение, и это потрясение.

– Так моя мать и узнала, где я. Видно, ей кто-то сказал, что мою фотографию напечатали в газете и что я работаю в «Адельфи». Хотя управляющий меня уволил за то, что я оставила гардероб без присмотра. Кажется, кто-то утащил целую охапку чужих пальто. Мать отправила Дермода, чтобы он привез меня на «уолсли»[14].

– Дермода? – переспросила я.

– Дермод помогал у нас в доме. Он был что-то вроде слуги и жил с нами еще до того, как я родилась. Ну, кормил кур, делал кое-какие работы по дому, и на кухне готовил в основном он. Он простоватый, но очень милый. И он терпеть не мог водить эту машину. Ему вообще не полагалось бы ничего водить, но матери хотелось, чтобы ее кто-то везде возил, а сдавать на права тогда не требовали. Я очень удивилась, как это он сумел один добраться до Дублина. Мы с ним сцепились на улице, прямо под окнами пансиона, и все девчонки свесились из окон и смотрели. Я сказала, что больше никогда не вернусь домой, но тут он зарыдал, как ребенок. Он такой нюня.

Она помолчала, вспоминая. Взгляд у нее был рассеянный.

– В общем, я сама села за руль, и мы поехали на этом «уолсли» домой. По пути я рассказала ему, как познакомилась с Джорджем Харрисоном. Чтобы его рассмешить, я уговорила его открыть окна и вместе со мной орать «гардеробесса!» всем тракторам, которые мы обгоняли, и всем этим тощим женщинам в тощих пальтишках, которые бежали занести в дом белье, пока не хлынул дождь. Правда, я сохранила шубу, которую мне одолжил Джордж…

С другого конца озера до нас донесся долгий свист, а потом крик Питера. Я совсем про него забыла. Мы обе повернулись: издалека казалось, что он словно бы стоит на воде и машет руками над головой.

– Я вам ее потом покажу, если хотите, – добавила Кара. – Но это просто мужская шуба, ничего особенного. Пойдем. Думаю, он уже проголодался.

Она подняла корзинку для пикника, которую принесла с собой, и зашагала обратно – тем же путем, каким мы пришли. Я двинулась было за ней, но потом вернулась за одеждой Питера, которую он снял и сложил аккуратной стопкой: рубашка и брюки, ботинки и носки. Идя по берегу озера и размышляя о том, что она мне рассказала, я вдруг осознала, что она так и не объяснила, как они с Питером познакомились, и вообще ни разу о нем не упомянула.

Проделав три четверти пути вдоль озера, возле того места, где за деревьями выступала башня усыпальницы, я увидела уходивший в воду бетонный пирс. Вдоль него шли останки деревянных столбов, будто когда-то здесь имелось более живописное понтонное сооружение, сделанное из древесины, только на его месте солдаты соорудили нечто гораздо более практичное и уродливое. На оконечности пирса Кара уже распаковывала корзинку, расстилала клетчатую скатерть, а чуть дальше по берегу, на мягкой земле стоял Питер, вглядываясь в заросли камышей.

– Смотрите, – показал он, когда я к нему подошла. – Старая лодка. Если мы ее вытащим, я ее наверняка сумею починить. Несколько заплат из рубероида – и нам можно будет плавать по озеру. Что скажете?

Я представила себе: Питер гребет, а мы с Карой лениво раскинулись на корме, опустив пальцы в воду. Мне вспомнилась картина Уотерхауса «Леди Шалот»[15].

– Это было бы очень мило.

Он обернулся и посмотрел на меня: