Горький квест. Том 3

– Сейчас вспомню точно, – Назар уставился в какую-то точку на щербатом потолке. – Самым дорогим было обучение в Московском университете, больше двенадцати тысяч рублей, если окончил или учишься на последнем курсе. Для сравнения – самый дорогой автомобиль «Волга» стоил дешевле. За двенадцать тысяч можно было приобрести хорошую кооперативную квартиру. Там, помнится, была даже таблица, по которой рассчитывали, сколько человеку платить в зависимости от вуза и от того, сколько курсов он в этом вузе отучился. Я еще ужасно удивлялся в те годы, что обучение в любом другом университете, кроме Московского, стоило ровно в два раза дешевле. После МГУ самыми дорогими были институты искусств, медицинские, физкультурные и инженерно-технические. Понимали, гады, что врачи, инженеры, артисты, писатели и спортсмены нам самим нужны, вот и ставили заоблачные цены. Если ты аспирант, учишься в ординатуре или адъюнктуре, тоже полагалось платить, начисляли больше полутора тысяч рублей за каждый год обучения. А уж если ты, не дай бог, диссертацию защитил, то и за это плати: за кандидатскую – пять с половиной тысяч, за докторскую – больше семи. Вот и прикинь, могла ли выехать в эмиграцию семья научных работников, где папа доктор наук, мама кандидат, сын окончил МГУ, а дочь учится еще где-нибудь. Думаю, при таких размерах неотмененного официального налога легко можно было держать людей в страхе. А знаешь, какие вузы были самыми дешевыми?

– Какие же? – с любопытством спросил я.

– Экономические, юридические, педагогические, историко-архивные. Суммы, конечно, тоже очень солидные, мало кому по карману, но все-таки поменьше. Эх, не догадывалось руководство страны в тот момент, что пройдет всего два десятка лет и экономисты и юристы станут самыми востребованными! Что такое в семидесятые годы бухгалтер или юрист на предприятии? Да тьфу! Курам на смех! Если юрист – прокурор, судья, адвокат, даже следователь, это престижно, уважаемо, но юрист-цивилист, специалист по гражданско-правовым договорам, – это считалось вообще несерьезным. А после перестройки эти профессии стали самыми важными, самыми необходимыми. Смешно жизнь устроена!

* * *

Еще совсем недавно Владимир Лагутин был для меня не более чем просто сыном Зинаиды, о котором я почти ничего не знал. Теперь же образ Володи прорисовывался все отчетливее, в нем появлялись штрихи и краски.

В десятом классе он знакомится с Аллой, влюбляется. Алла отвечает взаимностью, отношения крепнут. Оба поступают в институты, Володя в МГИМО, Алла – в медицинский. Когда учатся на втором курсе, семья Аллы подает документы на выезд и получает отказ. Володя чувствует, что не хочет больше жить в обстановке демагогии и лицемерия, он стремится вырваться оттуда, и единственным выходом для себя видит эмиграцию в качестве мужа Аллы. Поскольку сам он не еврей, то одного его никто не выпустит. Кроме того, он понимает, что очень любит Аллу и не желает с ней расставаться, а если семья уедет за границу, то они вряд ли когда-нибудь снова увидятся. Он отдает себе отчет, что у родителей будут огромные неприятности, если он осуществит задуманное, но желание вырваться куда сильнее сыновней привязанности, да и привязанность эта, если судить по «Роману-переносу», более чем сомнительна, не зря же Виктор Добрынин ненавидит свою мать и не хочет с ней жить ни при каких условиях, готов даже жениться на нелюбимой, лишь бы оказаться подальше от мамаши. Алла тоже хотела создать семью с Владимиром, причем готова была отказаться от выезда с родителями, выйти замуж и остаться в СССР, но мой родственник настоял на том, что уедут все вместе. Они готовятся зарегистрировать брак, никого не ставя в известность. Когда в паспорте появится штамп, Лагутины-старшие ничего не смогут с этим поделать. Володя с нетерпением ждал, когда можно будет отчислиться из ненавистного института и сдать комсомольский билет, чтобы подавать документы вместе с семьей Аллы. Из рассказов невесты, уже прошедшей все этапы подготовки к «подаче», он хорошо знал, каким мучительным и унизительным может оказаться выход из комсомольской организации, но готов был перетерпеть и это.

И вдруг… Они уехали. Так быстро, что он даже не успел ничего понять и осознать. В жизни Володи Лагутина образовалась огромная черная дыра, куда, как в бездонную пропасть, утекали надежды, радость жизни, эмоциональные силы, рассудочность. Жизнь стала еще более невыносимой, а свет, мерцавший в конце тоннеля, померк. «Кожу бы всю оставила, только вырваться, только вырваться…» Вырваться куда угодно, только бы подальше от родителей, от института, от ненужной профессии, от комсомольских собраний, от передовиц в газете «Правда». В голову приходит решение, которое нельзя назвать никак иначе, нежели «полный идиотизм». Но тем не менее оно кажется Володе единственно возможным, во всяком случае, в том душевном состоянии черноты и безнадежности, в каком он в тот период пребывал.