Горький пепел

Он хмыкнул, чувствуя, как в душе теплеет и разливается почти мальчишеское предвкушение, поспешно оделся, едва попадая в рукава и штанины, и сбежал по второй лестнице вниз, в гараж. И там, улыбаясь как ненормальный, с азартом и удовольствием осмотрел новенький красный блестящий листолет, пахнущий металлом, пластиком и заводской смазкой.

Игрушка, конечно. Но игрушка красивая и очень быстрая, судя по характеристикам. Руки чесались ее испытать, но еще больше не терпелось сказать спасибо дарительнице. И Люк, сунув в карман ключи, заглянул в свой кабинет и порылся в хранилище, а затем, намотав на кулак нить с прохладными сапфирами, направился в покои к супруге, криво и мечтательно улыбаясь.

В ее комнатах было темно. Мария, горничная, увидев хозяина, молча сделала книксен и быстро проскользила мимо него в коридор. Он почти не заметил ее, устремившись к спальне. Ступил внутрь, в полумрак, и, мягко закрыв за собой дверь, сделал еще несколько шагов, остановился у кровати и замер.

В сердце плеснула нежность, теплой волной согрев душу, и он размяк, совсем расслабившись.

Марина спала на боку, закинув ногу на одеяло, и под короткой сорочкой ее ничего не было. Несмотря на открытые окна, пахло здесь мягкой и теплой женщиной. Миром и покоем пахло, от которого Люк так отвык. Домом его пахло.

Марина пошевелилась, сорочка скользнула выше, обнажив бедра, – тут же вспомнилось, как откровенна его супруга в любви, как щедра на отклик. Люк сглотнул от мгновенно ударившего в голову возбуждения, поднял руку, коснувшись намотанных на кулак сапфиров раздвоенным языком, и едва не застонал. Он присел на кровать, чувствуя, как начинает стучать кровь в висках, осторожно протянул руку и чуть приподнял сорочку. И застыл. А затем склонился и коснулся губами светлой прохладной ягодицы.

В его жене все было великолепно.

Стало жарко. Люк, путаясь в рукавах, стянул с себя рубашку, бросив ее в сторону, и тут же вздохнул от приласкавшего разгоряченное тело ветерка. Сапфировая нить жгла пальцы, требуя положить драгоценность к драгоценности, – и он, затаив дыхание, провел ею по стройной ноге, разжав кулак над изгибом, где бедро переходило в талию, – камни, чуть задержавшись на коже, каплями соскользнули по ягодицам на простынь… и в глазах помутилось от эстетического удовольствия. Дыхание стало распаленным, тяжелым.

Он не знал, как и почему в нем развилась эта мания. Кого-то вводит в транс музыка, кого-то – языки пламени, а его до мурашек завораживали камни на Марине. Или Марина на камнях. Когда-нибудь, когда закончится война, он насыплет целое ложе самоцветов. И сначала будет смотреть, просто смотреть на нее, задыхаясь, как сейчас, от совершенства картины, а затем будет любить ее на этом ложе. И боги с ним, с неудобством.

Супруга, не подозревая о его мечтах, крепко спала – а он, чувствуя себя почти преступником, скользил по ее щиколоткам и бедрам ладонями, касался губами и языком, ласкал, задыхаясь от страсти. Не оттолкнет ли теперь, не разозлится ли, когда проснется?

– Нет… нет, – прошептал он то ли вслух, то ли про себя. Она уже простила его, он это чувствовал – в ее словах по телефону, в ее неласковости, в сердитых признаниях и ядовитых укусах. Простила и отзовется сейчас ему.

Он еще поиграл с ней, касаясь ее кожи то губами, то сапфирами, – и затем, возбужденный донельзя, намотал нить ей на щиколотку, застегнул, лизнув пальцы ноги. Дыхание его прерывалось, и он улыбался, зачарованно глядя на украшение. А затем, скользнув вдоль спины Марины, растянулся рядом с ней на кровати. Прижался, опаляя горячим дыханием и касаясь губами чуть влажной шеи, уткнулся носом в отросшие волосы и осторожно поддел рукой сорочку. Живот под ней был совсем еще плоский, теплый, и Люк провел по нему пальцами, накрывая ладонью грудь. Супруга чуть слышно выдохнула, а он едва не застонал, вжимаясь в нее сильнее и гладя кончиками пальцев нежный сосок. Все вылетело из головы – так он скучал, до ужаса, до боли в сердце.

Марина едва заметно подавалась навстречу его движениям, а потом и вовсе перевернулась на спину, закинув руку за голову. Сорочка задралась окончательно, обнажив гладкое тело, приоткрытые бедра, манящую в полумраке грудь, по которой он так давно сходил с ума.

– Детка, – прохрипел он, нависая над ней и сходя с ума от желания. Глаз она так и не открыла, но ему и не нужно уже было это – Люк склонился и впился в ее губы поцелуем, чувствуя, как скользят по его груди ее соски, как подаются к его руке бедра. Он сходил с ума, он почти умирал – и, наверное, поэтому не сразу понял, что жена, напряженная, злая, протестующе мычит и упирается ладонями ему в грудь. – Маришка, – зашептал он лихорадочно ей в губы, – не надо, не отталкивай меня, пожалуйста… ты такая красивая… я сейчас сдохну, если не окажусь в тебе.

Она снова замычала, заколотила его по плечам кулаками – и он, вдруг заметив на ее глазах слезы, испуганно откатился в сторону, встав с другой стороны постели.

– Детка… – голос сел, – я сделал тебе больно?