Горький привкус любви

В Екатерининском дворце их уже ждали. Экскурсию проводили для них двоих. Молодой человек то и дело нервно поглядывал на часы, рассеянно глядя по сторонам. Пожилую чопорную даму-экскурсовода это явно раздражало, но, найдя в лице Глеба благодарного слушателя, она перестала обращать на инспектирующего какое-либо внимание.

Экскурсия подошла к концу, а Глеб все еще не придумал, каким образом всучить этот проклятый конверт.

Направились в гардероб. Физиономия инспектирующего напряглась и побелела, руки задрожали, он вытянулся и почти провизжал:

– И это все?!

– Да, все, – в недоумении ответил Глеб Владимирович.

– Не пропустите магазин сувениров, приобретайте на память иллюстрированные альбомы, – услышал Глеб Владимирович и механически направился в ларек. Купив альбом и вложив в него конверт с деньгами, он отдал его инспектирующему лицу, небрежно бросив:

– Вот, на память.

Тот тут же, не стесняясь, открыл альбом, достал конверт, судорожно заперебирал там пальчиками и наконец расплылся в довольной улыбке. Он как-то сразу обмяк, щупленькие плечики расслабились и округлились.

– Слава богу, – облегченно вздохнул Глеб.

– Вы что-то сказали?

– Я говорю, нам пора возвращаться.

– Да-да, конечно, – закивал молодой человек, настроение которого явно значительно улучшилось.

***

Семен пригласил друзей на праздник Пурим. Это торжество в честь библейской героини Эсфирь, спасшей еврейский народ от истребления в Персидском царстве, жена Семена, ее тезка, воспринимала как личное событие. Она очень трепетно относилась к этому празднику. Обязанность правоверных евреев – отмечать Пурим, соблюдая семь заповедей. Одна из них – веселый пир. И в его приготовлении Эсфири не было равных. Все знали, что в гости к Семену надо приходить голодным. Его миниатюрная жена была отменной кулинаркой.

– Готовит она так же виртуозно, как играет на скрипке, – любил повторять Семен. Эсфирь только мило улыбалась и щедро наполняла тарелки гостей.

Она работала в оркестре театра оперы и балета и в молодости была первой скрипкой, но, по ее же собственному признанию, если бы не суровый отец, настаивавший на ее музыкальной карьере, непременно стала бы поваром. Готовить ее научила бабушка. Она же, дочь раввина, внушила внучке уважение к еврейским праздникам, и близкие друзья из года в год собирались в их доме, чтобы отметить очередной из них.

Застолье непременно сопровождалось домашним концертом. Семен с Эсфирью музицировали порознь и дуэтом, дочери пели, к ним присоединялись гости. В этот раз дебютировал маленький Исаченок. Облаченный в костюм персидского царя Ахашвероша, он старательно исполнил на фортепиано полонез Огинского.

Все наперебой стали хвалить мальчика. Его распирало от счастья, длинные ресницы над огромными глазами, словно бабочки, порхали вверх-вниз.

– Берта, приготовь нам, пожалуйста, мороженое, – попросил Семен дочь. – И пусть Исаак тебе поможет. – Ему уже почти десять лет, а он такой разгильдяй и лодырь, каких мало, – с горечью сказал он, когда дочь и внук вышли из комнаты. – Костя, я давно хотел обратиться к тебе за помощью. Понаблюдай, пожалуйста, за ним, пообщайся… Может, потом подскажешь, что с ним делать. Боюсь, пропадет – не в нашу породу пошел.

– Хватит наговаривать на своего внука – прекрасный мальчик! – перебил его Глеб. – Лучше послушай мою историю. Наш младший, в отличие от старшего – отличника с примерным поведением, – с первого класса был жалким троечником и хулиганом. И вот однажды к Вере заехал сотрудник, причем не один. На руках он нес четырнадцатилетнего сына Юру, перекореженного церебральным параличом. Вера попросила меня заняться ребенком, пока они обсуждали свои дела. Мальчик обладал сохранным интеллектом и проявлял потрясающую осведомленность во всех вопросах, которые затрагивались в разговоре. Я позвал своего Сашу, который был его ровесником, и через некоторое время оставил их вдвоем. Минут через пятнадцать из комнаты, где они находились, раздались звуки скрипки.

«Не самый подходящий случай выпендриваться, особенно при его-то способностях, – подумал я. – Ну да ладно, все равно его надолго не хватит». Я ошибался – Саша играл около часа.

Когда коллега Веры собрался уходить, мы вошли в комнату и увидели, что оба подростка плачут: Юра – на диване, а Сашка – играя на скрипке. При виде этой сцены мы, трое взрослых, замерли. Мне стало мучительно стыдно, что я, отец, даже не предполагал в своем сыне такой способности к состраданию и сопереживанию.

Когда гости ушли, я сказал ему:

– Саша, за твое отношение к произошедшему – именно за отношение – я прощаю все прегрешения, которые ты совершил, и те, которые совершишь, потому что я виноват перед тобой больше, чем ты передо мной. Я, твой отец, занудствовал по поводу ничтожных негативных поступков и не видел твоего доброго сердца.

Какое-то время мы молча постояли и разошлись, улыбнувшись друг другу по-мужски доверительно.