Горький привкус счастья

– Таня, я тебе могу чем-нибудь помочь?

– Спасибо вам. – Таня впервые за вечер улыбнулась.

– У нас в отделении, – вспомнила Саша, – на днях уволилась сестра-хозяйка. Хочешь, я поговорю с заведующим? Работа нетяжелая – смотреть за порядком в отделении. И время свободное есть. Будешь к сессии готовиться. Зарплата, правда, небольшая, но зато тепло, и колектив у нас хороший. Если решишь – приходи завтра утром.

Саша открыла свою «на все случаи жизни» сумку, долго возилась, пока не выудила записную книжку и, написав адрес больницы, распрощалась с девушкой.

Пронизывающий холод между лопатками, не дававший ей спокойно дышать, прошел. Свою задачу она выполнила. Она нашла Татьяну, передала последние слова покойной, все сделала так, как должна была сделать. Иначе не было б этой легкости в теле. Она почувствовала себя так, словно сняла гири, тянущие к земле. Она даже плечи расправила, до того было легко и на улице, казалось, потеплело.

– Ты где была? – Стрельников вышел из кухни. – Я для кого ужин готовил?

Это было первое, что она услышала, открыв дверь квартиры.

* * *

Утренняя пятиминутка, считай, окончилась: медсестры приняли смену, Дудник дописал листы назначения, Елизавета строчила выписку, одна только Саша не могла сосредоточиться на работе, мысленно возвращаясь домой. Она тайком посмотрела на часы. Стрельников должен проснуться. От этой мысли ей и вовсе стало неловко. В то время, когда над отделением сгустились тучи, она пребывает в грезах. Не думать о Стрельникове. Думать только о работе. О работе, о работе…

– Что с Лагуновым?

Саша с удивлением посмотрела на Владимира Ивановича. Она даже не заметила, когда медсестры покинули кабинет. Думать о работе, только о работе.

Елизавета незаметно толкнула ее в бок. Саша мотнула головой, прогоняя волнующие мысли о Стрельникове.

– Ну, ничего… Вернее, не совсем. Вернее, лучше. Конечно, лучше…

Господи, какую чушь она несет. Кому лучше? Лагунову? Лучше только ей. Лучше от того, что она наконец-то спала без сновидений, не вскакивала ночью с постели от визга тормозов. Она все сделала, что от нее зависело. Все окончилось! Она свободна! И, чтобы убедиться, что меж лопатками нет давящей боли, Саша вдохнула воздух полной грудью.

– Что с твоим психотерапевтом?

– Лагунов напрочь отказался от сеансов. А мы, сами знаете, без его согласия ничего не можем сделать.

Почему Лагунов отказался от помощи Степанкова, Саша догадалась сразу. Он боялся назвать имя женщины, выдать виновницу ДТП. Может, так и должен поступать настоящий мужчина? Не выдать, не предать, защищать и беречь женщину? Даже такой ценой.

В палату Лагунова она зашла в последнюю очередь, окончив утренний обход. Пациентку с восьмой направила на рентген позвоночника, в девятой – двух больных надо готовить с понедельника на выписку, в остальных палатах – новенькие. Тереховой повторить анализ крови. У Глазунова снова повысился сахар в крови. Нужна консультация эндокринолога.

Саша придвинула стульчик поближе к кровати Лагунова и сосчитала пульс. Ни на ее присутствие, ни на прикосновение руки Роман никак не отреагировал.

– Все вы правильно делаете. Умереть куда проще, чем исправить то, что еще можно исправить. Правильно. Все вас жалеют: сестрички, нянечки, и у заведующего вы на первом плане. О родных я даже не говорю. У вас личное горе. Я не вправе вас, Роман, обвинять и выяснять степень вашей вины. Это больше по вашей части. Но прежде чем начать себя жалеть, почему вы не поинтересовались, как живет семья той женщины? Сколько у нее детей осталось? Что они едят? Во что одеваются? Да что я вам говорю, – Саша прервала монолог.

Она не имеет права так говорить. У нее только одно право – лечить. И вовсе не душу, а прежде всего – тело. Какой врач лечит душу? И можно ли вылечить, очистить душу таблетками?

Лагунов по-прежнему лежал в своей излюбленной позе. Не шевелясь, не подавая ни малейших признаков жизни, он устремил взгляд в пространство, как будто рассматривал что-то важное, доступное только ему одному. Со стороны могло даже показаться, что Роман не понял ни одного слова из того, что она сказала.

– Нет у вас, Роман, никакого горя. Только космическая жалость к себе одному. Потому, что нарушилась ваша размеренная, удобная вам жизнь. Вот вы и сникли. И мне вас нисколько не жаль. Вас жалеть просто не за что. За трусость и эгоизм нечего жалеть.

Она резко встала со стула. Ей никто не давал права говорить таким тоном. Никто. Это она считает, что жалость к себе родному – замаскированный эгоизм. Но Лагунов, этот молодой и беспомощный человек, думает по-другому. Она не имеет права его осуждать, а тем более судить. Разговаривать подобным тоном с пациентом она тоже не имеет права. На минуту ей стало стыдно своей слабости.

– Александра… – Лагунов резко подтянулся на локтях. Он опять не помнил ее отчества. Да, собственно, и не пытался его запоминать. Зачем? Ни обращаться за помощью, ни тем более разговаривать с лечащим врачом он не собирался. Спина нестерпимо заныла, и он снова опустился на постель.

– Ивановна, – напомнила Саша.

– Постойте. Вы что-то знаете о… ее семье?