Горький шоколад

Сказано это было, надо заметить, без особой радости, но разве дело в этом? Дело в результате, вот в чем.

Через месяц их расписали по справке.

И Нина Кожухова, уроженка деревни Горохово, из общаги на улице Павла Андреева въехала в собственную двухкомнатную квартиру в центре и окончательно стала москвичкой.

Задумывалась ли она о том, любит ли он ее? Кажется, нет. Так глубоко не копала. Да вроде бы любит. Отчего ее не любить? Симпатичная, стройная, светлоглазая. Печет пироги, чистюля: вон как сарай этот, квартиру его холостяцкую, отдраила – и не узнать!

Жить да жить бы и добра наживать. Но почему-то не получалось…

Скоро Нина поняла – Миша не из тех, кто заботится о семье. А заботу Нина понимала так: налаженный и сытый быт. Денег он приносил мало, а вот книг покупал много. Отдых на море, например, не понимал – куча народу, несусветная жара, на пляже некуда приткнуться и положить полотенце, комната душная и убогая, а уж про общепит и говорить нечего – в столовку очередь часа на два, есть расхочется. Мишка не был капризным, но в этом случае сопротивлялся. Для него лучшим отдыхом были палатка на берегу реки или озера, грибы и рыбалка, гитара и книга – все как всегда. Словом, расхождения у них были по любому поводу и даже без. Скоро Нина поняла, что мужчина ей нужен попроще. А куда деваться? Ребенок, квартира. В общем, терпела. Жили они как плохие соседи. Правда, ребенка Мишка любил, да и от нее, Нины, ничего не требовал.

А потом у него появилась женщина. Нина сразу поняла: что-то нечисто. Поначалу в голову не брала и ревновать не ревновала – подумаешь!

А когда поняла, что там все серьезно, здорово испугалась – конечно же, из-за квартиры! В лучшем случае придется разменивать. Ну и достанется им, тоже в лучшем случае, однушка в дальнем районе. А Катька растет. И как Нине устроить жизнь в однокомнатной квартире? С Катькиным-то характером? Да никак. Эта уж точно никого не потерпит – папашу любит до смерти! И в кого уродилась такой? Стерва просто.

Но вышло все иначе. Квартиру муж разменивать не стал, а просто в одночасье ушел. Да, благородство его она оценила, но понимала – это сейчас, на сегодняшний день. А что будет завтра? Ну допустим, та баба родит? Или просто начнет требовать размена? Нина на ее месте действовала бы именно так.

Но снова ничего не произошло. Ни та баба, ни бывший муж по-прежнему ничего не требовали. И Нина наконец успокоилась. Правда, несмотря на наличие двух комнат, личную жизнь устроить так и не удалось – не везло. Были пара романчиков – так, ни о чем. Один был женат, а второй поддавал.

С дочкой отношения не складывались, и чем дальше, тем хуже. Ругались по-страшному. В уходе отца из семьи дочь, конечно, обвиняла ее.

Нина прекрасно понимала, что с каждым годом она превращается в окончательную неврастеничку. Ну и в конце концов заболела – недаром говорят, что все болезни от нервов. А когда услышала свой диагноз, накрыло такой беспросветной тоской, таким горем и ужасом, что решила: жить больше не хочет. И бороться не хочет – пошли вы все! Даже про дочку не думала – проживет! К тому же Катька давно выросла, сходила замуж, родила дочку, развелась, но по-прежнему скандалила с матерью. А разве Нина была не права, когда говорила, что Катькин муж – сволочь?

По ночам Нина раздумывала, как бы попроще уйти из этой постылой жизни. Да, грех – понимала. А сотворить с ней такое? Не грех? На нее все наплевали, и она наплюет.

А однажды в феврале, в разгар страшных, до тридцати, морозов, она шла мимо церкви. Первая мысль – зайти, чтобы согреться. В бога никогда не верила, над бабкой своей деревенской, когда та молилась, насмехалась – как же, пионерка, а потом комсомолка.

И зашла – правда, подумала пару минут, засомневалась. Даже споткнулась на пороге. Встала тихонечко, сбоку. Шла служба. Неуверенно зажгла тоненькую, самую дешевую свечку.

– На что ставишь? – шепнула ей какая-то бабка.

Нина совсем растерялась и пожала плечами.

– Да не знаю… Не понимаю я в этом.

Бабка посмотрела на нее пристально, с прищуром:

– Болеешь, дочка? Бледная вон! Тогда ставь Пантелеймону-целителю, за здравие. – И подвела ее к иконе, с которой строго смотрел темный лик. Ничего доброго Нина в нем не увидела. Помочь ей поправиться? Окончательно выздороветь? Бред и ерунда.

Но службу достояла, хоть и было тяжело. Но когда слушала пение хора, размеренный голос батюшки и уловила тонкий запах воска и ладана да и вообще согрелась, стало ей впервые спокойно и хорошо.

Вышла из храма и медленно пошла, не замечая мороза. Шла долго, не обращая внимания на озябшие руки, – даже варежки не надела. И думала. О чем? Трудно сказать. Шла как заторможенная, сама не своя. Доехала до дому и в ту же ночь в голове что-то перевернулось.

Нина стала ходить на службы.