Горький запах осени

На следующий день, когда пани Моравкова пришла повидать внуков, Ивана и Павла, теперь уже учеников начальной школы, мальчишек видных, задиристых и во всех смыслах подающих надежды, сноха сказала ей о предложении мужа, втайне рассчитывая, что свекровь согласится приглядывать за внуками после их возвращения из школы, дабы не стали они унылыми «ребятами с ключом на шее» — распространенное тогда определение детей, чьи матери либо мотаются день-деньской на работе, либо целеустремленно ищут самовыражения за пределами возможностей, которые предоставляет им семья.

Бабушка Моравкова не заставила себя просить и даже загорелась этой мыслью.

— Давно бы тебе поступить на службу. На то ты и училась. Ребята не махонькие, я еще на ногах. А то, как Золушка, ждешь у плиты, пока заявится твой Павел, что принесет да как решит. Ничего в этом нету хорошего. Ни для тебя, ни для детей, — рассуждала прозорливая Надина свекровь.

И очень скоро — не прошло и двух лет — стало понятно, что она была права.

И снова, как когда-то, Надя уже в девятом часу утра сидит в приемной ответственного руководителя важного предприятия, дающего стране по доллару за сколько-то секунд, обогащая государственную казну на несколько миллионов ежегодно. Приготовления к этому дебюту были далеко не так торжественны и традиционны, как в пору, когда Надя впервые собиралась на работу, провожаемая напутствиями матери. Теперь это проходило в спешке неприветливого осеннего утра. Мальчишки не слушались, не желали подниматься, потом Иван обжег рот горячим какао, едва не заревел в голос, чем страшно рассердил отца, так что, схватив портфель, не попрощавшись и без завтрака, он хлопнул дверью со словами, которые лучше бы не слышать, а услыхав, сразу забыть. Надя ждала, пока ребята оденутся, позавтракают, положат все, что надо, в ранцы и, наставляя, как веками наставляют детей матери, вывела их из дому. На углу пути разошлись. Надя спустилась к Вацлавской площади, дети свернули к школе, смотревшей окнами в прелестный сад и знаменитой тем, что в ней преподавал одно время писатель К. В. Райс — обстоятельство для оголтелой ребятни глубоко безразличное, поскольку профессия учителя связывалась в их сознании с чем-то невероятно нудным и не заключала в себе никакой романтики.

Моравковы к тому времени перебрались на новую квартиру. Стоит хотя бы бегло о ней рассказать, там развивалась дальнейшая история семьи, так изобиловавшая шипами — отнюдь не розами. Многообещающий день переезда был, конечно, солнечным и радостным. Главная выгода полученной квартиры заключалась в том, что до пани Моравковой оттуда было пятнадцать минут ходу, а шагом старого человека — полчаса, через один, потом второй парк; новая квартира была в одном из тех отталкивающе великолепных домов — прямо цитаделей, — которые в конце минувшего столетия возводили на Краловских Виноградах когорты разбогатевших ремесленников, становящихся предпринимателями, мелкими, но разъевшимися фабрикантами, торгашами, розничными и оптовыми… По облику домов это и теперь заметно. Тот, в котором предстояло жить Моравковым, напоминал своим вестибюлем величавую гробницу на богатом кладбище — были там кованые фонари и кованые двери с пестрыми витражами… не хватало лишь надписи «рах vobiscum»[33], зато владелец — знаменитый оптовик-колбасник Мацешка — поместил там слова «cave canem»[34], вероятно сочтя это остроумным. Квартира состояла из двух просторных комнат с окнами в небольшой парк, где господствовало скульптурное изображение поэта-патриота в мечтательной позе. Кухонное окно смотрело на хмурый двор. Было и что-то вроде комнаты для прислуги, которую преуспевавший Павел отделал себе под кабинет. Когда работы были кончены, окинул это взглядом, устремленным в будущее — вне всякого сомнения, блестящее, — и в раздумье произнес:

— Для начала сойдет. Но, разумеется, как только дети станут старше…