Горький запах осени

Эма села на кожаный стул с высокой спинкой благородного орехового дерева за обеденный стол, которым пользовались по праздникам. Сняла перчатки, положила руки с холеными, аккуратно покрытыми лаком ногтями на прохладный шелк своего платья. Оно было из тафты, цвета темного янтаря, в мелкую белую полоску, с широкой юбкой и кружевным воротником. Мода, которая почти полвека спустя благополучно вернулась. Пани Тихой девушка определенно нравилась, но какая-то тень тревоги не исчезала — эта красавица казалась ей несколько надменной, «амбициозной», как она подумала, пользуясь ныне полузабытым, однако метким выражением. Девушка поглядела в упор на мать своего возлюбленного, превозмогла понятное волнение и спросила вежливо, однако без робости, а точнее, без жеманства, не знает ли милостивая госпожа, когда может вернуться Ладислав, так как она безотлагательно должна ему кое-что передать.

Пани Тихая преодолела естественное желание сказать этой расфранченной барышне, что не очень-то верит в безотлагательность того, что она намерена передать. Ограничилась лишь тем, что любезно спросила ее, изучает ли она также архитектуру или более того — наземное строительство, казавшееся пани Тихой, несмотря на всю современность и прогресс, все же слишком неженской профессией.

В ответ Эма сообщила ей, что изучает право и потому является коллегой Ладислава в более широком смысле слова — она ведь тоже студентка. Мать, обрадованная благоприятным для ее любопытства оборотом дела, спросила, где же в таком случае барышня познакомилась с ее сыном, который балов не посещает, никаким спортом не занимается, и что же такое безотлагательное и волнующее барышню ей, матери, придется передать сыну.

— Ладислав, — добавила мать, — этими днями все время в бегах. С шести начинает топку в депо, — вздох, — а потом где-то носится. Сегодня должны были прийти с отцом к обеду, да кто знает, придут ли.

Эма почувствовала себя застигнутой врасплох. Разумеется, она разгадала невинную хитрость матери. Интересно, посвящена ли она в деятельность Ладислава. О депо она обмолвилась с горечью, как-то испытующе глядя на Эму, словно бы давая ей понять, что пан архитектор для нее не партия. В этом отношении Эма, конечно, ошибалась. Пани Тихая так любила и высоко ценила своего сына, что скорей сомневалась, найдется ли вообще женщина, достойная его. Поэтому Эма мешкала с ответом, хотя сознавала, что объяснение ее должно быть естественным и высказанным без промедления. Это явно не вызвало бы недоверия.

Но прежде чем она успела открыть рот, хлопнула дверь, и в прихожей раздался звучный голос Ладислава, окликавшего мать. Тут же следом открылась дверь, и он вошел в комнату.

Эму охватило вполне естественное смятение. Что скажет Ладислав, что он скажет, когда узнает, зачем она, собственно, пришла. В эту минуту Эме казалось, что свой приход ей надо было отложить хотя бы на неделю. Но куда теперь денешься! Она сидит в столовой родителей Ладислава и должна вести себя как подобает. Пани Тихая делала вид, что эта ситуация — самая естественная на свете. Она поздоровалась с сыном, встала и весьма любезно сообщила, что вот эта барышня обеспокоена чем-то очень серьезным. А вот она должна их покинуть — дел в кухне невпроворот.

Даже когда пани Тихая вышла, Эма не нашла в себе сил встать и прижаться к любимому, не было сил даже поднять на него глаза. Она теребила свои кружевные перчатки самым недопустимым образом — разрывала их тонкое плетение и острым ногтем еще больше увеличивала дыры. Ладислав отобрал у нее истерзанные перчатки и положил на стол. Какими беспомощными они там выглядели! Ладислав и Эма молчали. Наконец Эма поднялась. Они упали друг другу в объятия и целовались с томительным блаженством последних мгновений перед бурей.

Успокоившись, они сели за стол. С двух его сторон — так в английских фильмах обычно изображали повздоривших лордов. И Эма сказала:

— Ладислав!

Ладислав сказал:

— Эма!

— Ладислав, я боюсь. — Этим заявлением она как бы растопила лед. Тихим, но настойчиво-жалобным голосом стала перечислять свои горести, тревоги и предположения. Словом, все то, что привело ее сюда. Затем сообщила ему, к какому решению пришла после нескольких бессонных ночей и разговоров, которые ей довелось услышать в их семейной столовой между отцом и некоторыми особо уважаемыми клиентами. Ее предложение при всей сложности было чрезвычайно простым: бракосочетание и немедленный отъезд. Очень обстоятельно и тактично она изложила возможности, которые им обоим могли бы предоставить отцовы связи и несомненная денежная поддержка, какой отец предусмотрительно обеспечил семью за границей.

Ладислав внимательно выслушал ее. На его лице она не сумела прочесть ничего, кроме разве что вежливого внимания. Потом он сказал: