Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

— Клянусь ребята, я никого не хотел обидеть, я просто свою точку зрения отстаивал, а если в чём — то виноват, прошу извинить меня? — жалостливым голосом сказал он.

Беда подошёл к нему и согнулся над его телом.

Мужик, ещё не веря, что опасность миновала, одной рукой загораживал зону живота.

— Тебя как зовут земляк? — протянул свою руку Беда, что — бы помочь ему встать с бетонного пола. — Вставай, а то ещё простудишься.

— Африкан я, — немного успокоившись, ответил мужик и вложил свою руку в руку Беды.

Беда, осторожно помог ему подняться с пола, согнав с лавки двух зэков, которые после падения заняли его место.

— Как Африкан? — изумился Беда, — может и фамилия у тебя Петрийский?

— Нет, Артюхин моя фамилия. Я технолог по коже, за неё и сижу.

— За что ты сидишь, я тебя не спрашиваю. Хочу тебе сказать Африкан, что ты отстаивал свою точку зрения, а я отстаивал историю, которую ты плохо знаешь. А что касаемо национальностей, для меня все одинаковы; — русский, пигмей или еврей. Меня учили человека ценить не по национальности, а по поступкам.

— Согласен я с тобой, — потирая ушибленное бедро, ответил Африкан.

Беда присел рядом с ним на край скамейки.

— Больно ударился? — спросил он.

— Прилично, — ответил тот.

— Слушай Африкан, а что тебе такое мученическоё имя родители дали, или в церкви так нарекли? — поинтересовался у него Беда.

— Поп меня окрестил так на селе, — гордо сказал рыжий Африкан. — Я около речки Африканки жил, вот он меня и увековечил такой метрикой. И, несмотря на моё обречённое, на муки имя, всю жизнь жил счастливо. А тут бес попутал с этой чёртовой кожей. Будь она неладна, — выругался он. — Рулон умыкнул с фабрики, — три года получил. А после суда язва желудка разыгралась, а ещё через месяц камень в желчном пузыре протоку перекрыл, чуть концы не отдал.

— А тебя как зовут? — спросил у Беды Африкан.

— Не спеши, — предостерёг Африкана Беда, — я ещё не знаю твоей анкеты, чтобы близко с тобой знакомиться. Всё, что было минуту назад — это знак тюремного такта. Понимаешь, о чём я говорю, если ты, конечно, знаешь законы. А здесь пересылка.

— Насчёт анкеты не беспокойся, я чист, в камерах ребята знают меня, — гордо заявил Африкан. — Я, честно говоря, не блатной. Сижу немного, но за это время тюремных грехов не имею.

— Всё Африкан, завязывай. Жизнь покажет, из чего ты слеплен, — остановил словоохотливого, Африкана Беда.

Африкан закрыл глаза. Уложив свои руки на живот, и облизнув пересохшие губы, произнёс:

— Я просто хотел спросить у тебя, куда нас повезут. Для меня это очень важно.

— Мне кажется, каждый из нас хотел бы знать это, но я не начальник конвоя. Но если логически прикинуть, то можно будет судить только в столыпинском вагоне. Пойдёт поезд на север, значит, целовать нам до конца срока белую медведицу. Если рельсы будут смотреть на запад, то повезут нас к резко континентальному климату. А там куда дальше пошлют, одному богу и начальнику конвоя известно. Но думаю, что нами будут пополнять областную зону. А если брать во внимание, что нам паёк не выдали, вернее всего мы будем рядом сидеть, — изложил свою мысль Беда.

— Вот это я и хотел узнать. Спасибо тебе за всё! Для меня это архиважное предположение — не открывая глаз, проговорил Африкан.

…Все находящиеся в отстойнике заключённые наблюдали, и прислушивались, о чём беседовали Беда с Африканом. Многие, зная крутой нрав Беды по малолетке, не ожидали, что он проявит человеческую жалость к простому мужику, который обозвал его евреем. Осуждающе на него смотрели и два приблатнённых друга Дуду и Кузя. С ними у Беды, даже поверхностных контактов в камере не было. По слухам они причислялись к категории бакланов, которых Беда не жаловал, и сидели они за неоправданные драки. За всё время, что они находились в камере, к Беде они тоже не подходили. Хотя слух до них дошёл, что Беда, не простой арестант, а авторитетный транзитник с колонии несовершеннолетних.

По лагерному закону, за оскорбление любой должен бы потребовать ответ, а если оскорблённый не спросил с обидчика по правилам зоны, то статуса лихого каторжанина лишается.

И при любом разборе ему это могут напомнить не в его пользу. От Беды не ушли осуждающие взгляды этой парочки.

Но, что — то объяснять кому — то в данный момент не счёл нужным.

…Он знал, что при любых разборках, не имея за спиной таких мэтров преступного мира, как его родственник Захар или вспыльчивый Юра Лоб, сможет отстоять свои интересы.

Хотя где — то на задворках его души, словно гитарный колок, его временно завуалированный предательский гнев, натягивал ему тревожную жилку, которая могла в любую секунду оборваться и предать ему мощную злую непредсказуемую силу.

«Пока мы в тюрьме, они мне ничего предъявить не посмеют, а вот после при случае могут напомнить, — размышлял Беда, — нервы поганые, опять шалить начали».

Он достал из кармана пачку Явы, угостил желающих и закурил сам. Дуда с Кузей тоже протянули свои руки к пачке сигарет. Отказался один Африкан, он оказался некурящим.

Отстойник в одну минуту наполнился кромешным дымом.