Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

…Русаков в эти минуты явно ерничал, и наслаждался своей осведомлённостью и речью. Он закрыл папку с его личным делом и передал её Моисееву.

А Беда не обращая внимания на речи начальника колонии, безмятежно смотрел в это время в открытое окно, где перед его взором за зоной расстилался ровный луговой ландшафт, усыпанный снегом, по которому на лыжах катались два маленьких мальчика.

— Это вы правильно заметили, товарищ полковник, — раздался голос Моисеева, — я с этой особой давно знаком. Приходилось мне его воспитывать.

— Мне кажется, вы немного ошибаетесь, гражданин начальник, — смотря в сторону кума, сказал Беда.

— Если бы у меня был такой воспитатель, я бы удавился без мыла.

Моисеев, услышав наглое высказывание из уст Беды, мгновенно побагровел, словно бурак и со злостью сказал:

— Не думай, что я пришёл сюда на понижение. Меня сюда партия направила, чтобы охранять закон, там, где находятся такие опасные для общества элементы, как ты.

— Я думаю, товарищ полковник, — обратился Моисеев, к начальнику, — нам нужно оставить его работать при колонии. Пускай в подвале потрудится. Нет никакого смысла отправлять его на строительные объекты. Здесь он будет у нас на виду, и каждый его шаг будет лично мною просчитан. Думаю его нужно направить в первый отряд на пинцеты.

— Я вполне с вами согласен, — поддержал Моисеева Русаков, — пускай в подвале поработает, а там посмотрим, как он себя будет вести. Если хоть один сбой допустит, отправим его в лес к чёртовой матери или в крытку. Там, где звери и комары правят бал. Папка его личного дела после колонии для несовершеннолетних основательно припухла. Хотя нет ни одного изолятора, и это обуславливается его хитрой изворотливостью, так со всеми подробностями о нём пишет местный оперуполномоченный.

— Гражданин начальник, — убаюкивающим тоном произнёс Беда. — Вы подумайте лучше, чем принимать окончательное решение в отношении меня, полагаясь на мнение Моисеева. С ним я знаком давно, ни для кого в городе не было секретом, что он был болен злокачественной катаральной горячкой, от которой, как я вижу, он до сих пор не излечился. Правильней будет, если мы будем видеться с ним как можно реже.

Моисеев от сказанных слов позеленел и, сломав карандаш в пальцах, прорычал.

— Каков подонок, белую горячку мне приписал.

Начальник колонии посмотрел на Моисеева и сказал.

— Канцелярию мне прекратите выводить из строя и не белую, а какую — то замудрёную он вам болезнь отыскал, но, как хочет он, ничего у него не сбудется. Пойдёт работать в подвал, — поставил окончательную точку полковник. — А будет впредь так разговаривать с нами, сгноим в изоляторе. Цацкаться не будем. Здесь ему не пионерский лагерь.

— Ты понял меня Беда? — обратился Русаков к Сергею.

— Так точно, — отчеканил Беда и по — военному вытянулся перед комиссией.

У него было желание отдать им и честь в это время. Но решил, что с изолятора в первый день начинать во взрослой колонии, — примета плохая.

— Свободен, — потирая виски, сказал Русаков.

Беда вышел из кабинета с широкой улыбкой на лице.

— Ну, что там было? — спросил Козуляй.

— Ничего хорошего, просто неожиданная встреча со старым знакомым.

Беда взял сидор и с нарядчиком поднялся на один этаж выше, где находился первый отряд. Жилая секция была огромных размеров, где не было кроватей, а посередине были сбиты нары из досок в два яруса, на которых лежали матрасы, аккуратно заправленные постельным бельём. Вдоль стен стояли тумбочки, и хотя здесь не было того уюта, как в колонии, зато здесь стоял запах маленькой свободы. Из больших окон просматривалась, вахта и часть города. Можно было наблюдать, кто приезжает на свидание и даже перекинуться короткими фразами или выкинуть, маляву из окна, или другой какой — то запрещённый предмет за пределы зоны, чтобы никто не увидал.

— Вот располагайся пока здесь, — сказал нарядчик, — бригадир придёт, покажет тебе твоё спальное место. С малолетки здесь много сидит ребят. Возможно, встретишь кого из знакомых, после съёма.

— А Луки случаем здесь нет? — спросил Беда.

— Если это Толокнов, то он живёт в этой секции, куда я тебя привёл. Сейчас он в подвале сидит, там у него своя мастерская, — это под нами, — объяснил нарядчик.

Беда запихнул свой сидор под нары и пошёл на улицу.

У подъезда курили несколько заключённых. Он у них спросил, как попасть в подвал и найти Луку. Его проводили в мастерскую к Луке. Он застал Луку в небольшой мастерской, где стояли токарный и фрезерный станок. Помещение в это время убирал мужчина с веником и совком.

Лука сидел за самодельным письменным столом, и писал что — то в тетради.

— Рапорт или любовное письмо составляешь? — незаметно подойдя к Луке, спросил Беда.

Опешив от внезапно знакомого голоса, Лука чуть не упал со стула.

— ЁКЛМН, Беда, — взревел он, — ты откуда взялся?

Небритой щекой он прижался к лицу Беды, но Беда моментально его тактично отстранил, так как не любил такие порывы страстей среди мужчин.

Мужик с веником, наблюдая за ритуалом неожиданной встречи двух знакомых, сделал замечание Луке.