Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

— Да что ты, Бог с тобой. Я знаю, что это бессмысленно и бесперспективно. Вызвал я тебя совсем по другому поводу. Здесь в этом учреждении отбывают срок многие заключённые, которые тебя близко знают, это в первую очередь твой друг Лука. Я бы тебя попросил дурно на него не влиять. Он нашёл себя в работе и его золотые руки начала ценить администрация. Большой мороки мне это стоило, чтобы определить его в мастерскую. Я рад, что не ошибся в нём. И ты пожалуйся не сбивай его с правильного пути. А тебе скажу, ты большой везунчик. Попасть в наше время на такую зону, это равносильно большому выигрышу в лотерею. На свободе не так легко найти работу по душе. А здесь правительство реанимирует большой завод медицинских инструментов. В этом небольшом городе будет построено много новых объектов для здравоохранения страны. А для нашей не совсем здоровой экономики с вводом новых цехов этот завод будет являться хорошей заплаткой. Поэтому здесь условия содержания очень сильно разняться с другими зонами. Здесь режим мягче и администрация с человеческим пониманием относится к нуждам заключённых. Но это не значит, что можно нарушать режим. Мы это в первую очередь пресекаем и я первый удав нарушителей внутреннего распорядка. Поэтому я решил, чем реже мы будем с тобой встречаться по моей инициативе, тем лучше будет для нас обоих. И определил я на работу тебя в первый отряд для твоего же блага. На строительных объектах много соблазнов, перед которыми, как я чувствую, ты не устоишь. А это значит, что ты будешь постоянным клиентом изолятора. Поработай пока на сидячей работе, а там будет видно. И в заключение нашей беседы хочу тебя ещё раз предупредить. Будешь мутить воду, пеняй на себя. У меня по тебе имеются определённые инструкции, и мне бы не хотелось к ним прибегать. И не смотри, что я с твоим дядькой в приятельских отношениях нахожусь. Он тебе если что, не поможет.

— Всё мне ясно, гражданин начальник. Постараюсь вас не обременять нашими встречами, — заверил Моисеева Беда и вышел из кабинета.

Треск челюстей

Он медленно шёл по безлюдному коридору и размышлял о прошедшем разговоре с кумом, после которого у него остался приятный осадок.

Беда благодарен был Моисееву, что тот ни одним словом не обмолвился о его прощальном хулиганском послании, которое он оставил ему на стене в КПЗ, после суда.

«Моня козёл и сволочь», так он нацарапал на всю стену, где через дверной глазок его засёк дежурный за этим занятием и вызвал Моисеева, чтобы тот заставил Беду стереть рукописи.

— Фрески даже извёстка не возьмёт, — нагло сказал он Моне, — уничтожать ничего не буду, а завтра я на тюрьму уеду, и ты мне ничего не сделаешь.

«Тогда Моня психанул крепко, — с улыбкой вспомнил Беда. — Сегодня разговор он вёл тактично, не вычурно, как прежде. Наверное, с взрослым контингентом стал работать, оттуда и такое поведение, — думал он, — а с другой стороны если реально подумать, то все мы для них преступники. Но Моня говорил со мной, как с взрослым вежливо и разумно, не превышая и не показывая свою профессиональную власть. Лишнего ничего не задвигал. Объяснил всё лаконично и в тему. Хотя у него есть большой повод покичиться и покуражиться передо мной своим высоким режимным положением. Неужели Моисеев исправился, или всегда таким был, а перед нами мальчишками роль служивого жандарма играл? — задавал Беда себе вопрос. — Всё равно для меня эта встреча будет не плохим уроком в будущем. По молодости не хотел смотреть вперёд, зная, что случайных встреч в жизни много бывает. Вот и получил за прошлые поступки неудобства в душе и угрызения совести. И сегодня с накопленным багажом отвращения к этому, пускай и менту, но всё — же человеку нанёс оскорбление. Приписал ему катаральную горячку. Придёт домой заглянет в словари и узнает, что это болезнь крупного рогатого скота. Неудобняк будет. Но Моня тоже молодчина, не спросил, что это такое. Всё хорош, — успокаивал он мысленно себя, — что — то я рано сентиментальным стал, а мне ещё предостаточно сидеть и что там будет дальше в необозримом будущем, никому неизвестно. Буду держать прежнюю свою марку, но постараюсь не сталкиваться с кумом. А там жизнь покажет, нечего себя заранее терзать».

…С этими мыслями он возвратился к Луке, который ждал его с открытой банкой консервов и тонко нарезанным шпиком и колбасой, лежавших валом на школьных тетрадных листках.

— А хлеб где? — спросил Беда.

— С этим продуктом, здесь всё на мази, — доставая из стола хлеб, — сказал Лука.

— Чего он тебя вызывал к себе? — поинтересовался Лука.

— Прощупал, чем я дышу, но до этого он звонил в колонию и навёл обо мне справки. Сейчас, конечно, чего рассусоливать, я ему злую подлянку один раз кинул, думал он напомнит мне о ней. Но нет, словом не обмолвился.