Горькое вино Нисы

Потому и повесть твою с таким нетерпеньем жду. Это тоже прошлое — и твое, и мое — наше. Ты же огорчаешь меня. Как это можно — для себя? Не стоит на машинистку расходоваться? А может быть, стоит? Может быть, другим это тоже нужно? Вон сколько сразу вопросов. Меня вопросы преследуют, одолеваются — как ребенок: сто тысяч «почему»! Так почему же?

Написала, и вдруг мелькнула догадка (верно ли догадалась): это у тебя спор с Сапаром продолжается, в Нисе начатый, это тебе перед самим собой совестно хоть какую-нибудь корысть извлечь из своего влечения. Но какая же это корысть, если она добром для людей оборачивается? Вот — еще один вопрос. Не обижайся, пожалуйста. Вроде бы не мне тебя учить. Но право же, обидно за тебя. Вспомни притчу о зарытом в землю таланте. Не зарывай, отдай людям все, что имеешь.

Как твои восьмиклассницы? Смотри — не завали на экзамене.

Всего тебе наилучшего, дорогой мой человек.

Твоя Вера.

23 мая.

«На собрании совета отряда предложено ходатайствовать перед администрацией о присвоении осужденной Смирновой В. первой ступени исправления. Рада за нее, что подруги ей доверяют. Она действительно достойна получить индивидуальное звание „Кандидат в передовики труда и быта“».

(Из дневника индивидуальной воспитательной работы начальника 1 отряда лейтенанта Керимовой).

Из дневника осужденной Смирновой В.

«Я и не думала, что так сразу в моей жизни все переменится. Вдруг я стала иметь все, о чем и мечтать-то не могла, — машину, модные тряпки, цветной „телек“, самый совершенный „маг“. Пришел черед девчонкам сохнуть от зависти.

Летом мы укатили с Игорем, Сапаром и его подружкой (я так и не поняла, невестой она ему была, женой или просто так) на своей машине к Черному морю. Морской паром высадил нас в Баку, и мы покатили сначала по невзрачной, скудной, совсем, как у нас, равнине, а потом — по горным дорогам, обрамленным сказочным кавказским великолепием. И, глядя на эту красоту, понимая, что все вокруг — мое, для меня, для моей радости, я испытывала такое необыкновенное чувство, которое словами не берусь описать, а скажу только, что оно возвышает, наполняет уверенностью и постоянным ощущением вседоступности. У меня голова кружилась от счастья.

Мы отдыхали дикарями — раскинули палатку на берегу, купались до одури, загорали, весело было, беззаботно. И я все время думала, что предчувствия, возникшие весной на хребте „динозавра“, не обманули меня.

Но однажды меня внезапно охватил страх. Было это ранним утром. Я проснулась первой, все еще спали. Только-только развиднелось. Тихо было вокруг, один шелест волн доносился с берега.

Накануне мы привезли баранины, жарили шашлык, много пили, дурачились, плясали в одних купальниках при луне. И вдруг Игорь приказал негромко: „Стриптиз!“ Я не поняла, а он повторил так же властно. Глаза его были жестокими, требовательными, совсем не пьяными. Подружка Сапара, ее звали Майей, захлопала в ладоши и подхватила: „Стриптиз! Стриптиз! Громче музыку!“ Сапар включил магнитофон на полную мощность. Они с Игорем сидели на земле возле затухающего костра и смотрели на нас. Майя судорожно дергалась под музыку, вскидывала руки — они извивались, как змеи, завела их за спину — и лифчик упал к ее ногам. Груди у нее были тугие, не опадали. Ребята взвыли от восторга: „У-у…“ Она схватила меня за руку, закружилась, смеясь. Я почувствовала ее пальцы на спине, но не успела отреагировать, — Майя со смехом понеслась вокруг костра, размахивая моим бюстгальтером. Игорь и Сапар снова завопили. А я кинулась в палатку. Игорь пришел следом.

— Ну, чего ты! — спросил недовольно. — Девочку из себя строишь? Надо брать от жизни все…

— Уйди, — огрызнулась я, натягивая до подбородка одеяло.

В эту минуту я его ненавидела.

— Дура, — произнес он с презрением и ушел.

В палатку он не вернулся.

Когда я проснулась на рассвете одна, на меня накатил страх. Озноб бил, я думала, что холодно, натянула поверх одеяла все тряпки, какие были под рукой, но дрожь унять не могла. Мне было страшно лежать в одиночестве, но выйти я не решалась и долго дрожала так, не понимая, что со мной. Хотелось плюнуть на все, „проголосовать“ попутной машине и уехать отсюда навсегда. Но у меня даже денег не было. Вчерашний стыд жег, вся моя сущность протестовала против предложенного мне бесстыдства. Я боялась с Игорем встретиться, с Сапаром, с Майей. Что я им скажу, поймут ли они меня? Ведь осуждают же наверняка. И Майку я словно бы унизила: выходит, я лучше. Я в самом деле лучше, только надо ли было демонстрировать это? Обидела ведь девчонку… Все шло так хорошо, а я… Могла бы все в шутку обратить. Силком меня никто раздевать бы не стал. А теперь как будем вместе?

Я боялась и одиночества, и встречи с мужем и друзьями. Мне казалось, что нам остается только одно: свернуть лагерь и вернуться домой. В молчании, во взаимных обидах.

Но тут в палатку заглянул Игорь.

— Уже проснулась? — спросил он как ни в чем не бывало. — Пойдем искупаемся. Море такое теплое.

Страх во мне жил, и я с трепетом подумала, что они меня утопить решили.