Горная долина

Когда девушки были в каких-нибудь десяти ярдах от хижины Гихигуте, Хелекохе с нечленораздельным выкриком вскочил на ноги и помчался к ним. Он бросился на них, но они продолжали петь, лишь подавшись назад. Смятые ряды выровнялись, и девушки сделали еще несколько шагов вперед, но почти сразу же песню прервал крик боли, поднявший на ноги толпу. Часть мужчин помчалась на помощь Хелекохе, а часть (и это было совершенно невероятно) стала впереди девушек, чтобы защитить их кольцо. Возникло не меньше десяти схваток. Напавшие в криках изливали свое возмущение вызовом, который девушки бросили традиционному порядку. Никто не старался смягчить удары, валившие противников на землю, но лица мужчин кроме озлобления выражали растерянность. Они не понимали, почему нарушены установленные обычаем нормы выражения чувств, какие условия привели к этому. Я чувствовал, что обе стороны считают свое поведение неправильным. Каждый интуитивно знал, что обычай — это произвольная граница, что, если он и не может выразить все, что чувствует индивид, тем не менее является единственным надежным руководством к действию. Каждый знал, что следует противиться любому отступлению от обычая, иначе открывается путь для вопросов, на которые слишком трудно ответить, поскольку для этого требуется переоценить представления, укоренившиеся так глубоко, что они уже воспринимаются как извечные.

Драка длилась лишь несколько минут. В самом начале меня бесцеремонно оттолкнули к краю улицы, где я и остался стоять, всеми забытый. Заразительные, как паника, разбушевавшиеся страсти дерущихся захлестнули и меня. Я испытывал страх ничуть не меньший, чем растерянность, которая появилась на лицах девушек, когда кольцо из сомкнутых тел начало терять форму и устойчивость. Победить девушки не могли: они были гораздо слабее своего противника, а главное, никто в толпе не хотел сознательно выступить против порядка, которому подчинялась их жизнь. Вызов, брошенный девушками, не был хорошо обдуманным поступком, предпринятым для того, чтобы достигнуть определенной цели. Однако на миг у меня появилась надежда на невозможное. Когда же Хелекохе, прорвавшись сквозь кольцо, схватил Тарову за руку и потащил к деревянному колышку, я почувствовал себя таким беспомощным, таким опустошенным, что глаза мои наполнились слезами, которых я не стыдился.

Все вокруг меня, очевидно, испытывали облегчение, когда столпились у колышка, чтобы надеть на Тарову новую юбку и ожерелье из раковин. Мужчины действовали быстро, как если бы сожалели о последствиях своего вмешательства и боялись, что могут раскаяться, если бросят взгляд на Тарову. Впервые за много дней я ясно увидел ее над их склоненными головами, и мне снова захотелось протестовать — так велик был контраст между ее детским лицом и фигурой и событиями, в которые она оказалась вовлечена. Буря последних нескольких минут явилась для нее неожиданностью. Ужас и непонимание, наверняка охватившие ее, когда она очутилась среди дерущихся людей, а их ноги грозили затоптать ее, ясно читались на ее искаженном лице, по которому текли ручьи слез. Так дети протестуют против надвинувшегося вдруг на них мира. Глядя на ее руки, беспомощно отталкивавшие обнаженные плечи мужчин, я вспомнил, что конец детства — не только вопрос возраста. Это просто кульминационный пункт медленного, но неизбежного процесса старения, при котором невинность отступает по мере того, как шаг за шагом без предупреждения наши защитные реакции рушатся перед требованиями, которые мы вынуждены выполнять, хотя знаем, что после этого ничто никогда не станет прежним.