Горная долина

Когда я присоединился к толпе, ко мне сразу же подошел Бихоре. Он попросил меня вынуть блокнот и записывать каждое подношение. Гахуку всегда поражали меня феноменальной памятью: они выработали у себя способность запоминать, кому кто сколько должен. Возможно, это объясняется тем, что каждый подарок требовал возмещения в будущем, пусть даже через несколько лет. Но обязательств накапливалось очень много, удерживать их все в памяти было все же трудно, поэтому мне часто навязывали роль счетовода при важных сделках. Никто не мог прочесть мои записи на клочках бумаги, но гахуку говорили, что они окажутся полезными, если долги станут предметом спора и придется решать вопрос перед белым чиновником. Усаживаясь вести по просьбе Бихоре записи, я подумал, что именно такую возможность он имеет в виду. Брак Таровы вызывал сильную оппозицию; если она позднее убежит и откажется вернуться к мужу, ее, безусловно, поддержат и тогда всем, кто получил хоть часть выкупа за нее, придется вернуть полученное. Бихоре готовился к такому исходу, может быть даже надеялся на него.

В этот раз распределялась только денежная часть выкупа. Гама собрали двадцать пять австралийских фунтов серебром. Деньги лежали в потрескавшейся эмалированной тарелке, стоявшей на земле у ног Макиса, который как официальный представитель рода оделял ими каждого, кто имел на них право. Даже мальчики в возрасте Гохусе, то есть не старше двенадцати лет, получали по шиллингу, неохотно и застенчиво откликаясь, когда называли их имена. По обычаю, многие из присутствующих делали людям гама ответные подарки, ценность которых точно соответствовала полученной ими доле, но под конец в моих записях обнаружились явные расхождения. Никто не хотел сказать мне, сколько денег взяли Гихигуте и старшие братья Таровы. Даже Макис, отказавшийся принять часть выкупа, когда я его спросил, притворился, что ничего не знает, а Бихоре вел себя так, будто это никого из присутствующих не касалось.

Затем все сели пировать у хижины Гихигуте. Ковыряя поданную мне еду, я заметил воткнутую в землю палку, к которой были привязаны новая травяная юбка и ожерелье из раковин. На земле около палки лежали два билума, набитые кусками печеного мяса и внутренностями, а в нескольких футах от нее на трех парах носилок из молодых деревьев, вне досягаемости свиней, лежало по целой туше. Все было готово к появлению Таровы, но пиршество кончилось, а она не выходила.

Время шло. Небо над деревьями было еще чистым и синим, но солнце уже. отступило с улицы за селение и окрасило изгороди огородов сочными и трепещущими красками вечера. Вокруг болтали, смеялись, дети хныкали, но сквозь эти звуки, составлявшие фон любого торжества, прорывалось и нечто необычное: растущие нетерпение и раздражение, невысказанные, но легко уловимые в быстрых поворотах головы и во взглядах, обращенных ко входу в деревню. Даже дети, носившиеся между деревьями, были, казалось, не целиком поглощены игрой, а, прислушиваясь, ожидали чего-то более важного.

Оно наступило неожиданно и произвело драматический эффект. Сначала послышался хор девичьих голосов, затем почти сразу же появились и сами девушки, никак не меньше двадцати человек. Они вступили в деревню там, где стволы бамбука образовывали лакированную ширму на более темном фоне казуариновой листвы. Плечом к плечу, обняв друг друга за талию, они плотным кольцом медленно двигались вперед, в такт песне останавливаясь после каждого шага. Среди них скрывалась Тарова. Девушки нехотя вели ее к нам.

При появлении девушек я быстро встал, взволнованный театральностью шествия и предстоящей встречей с Таровой. Лучи, пробивавшиеся между бамбуковыми листьями, окружали волнующим сиянием фигуры девушек, обращенные к затененной улице, и подчеркивали их хрупкость. Шум вокруг начал стихать, но наступившая тишина как будто предвещала что-то. Никто не повернул головы в сторону девушек, однако, несмотря на внешнее безразличие, все точно знали, где находится группа, так как измеряли расстояние до нее громкостью пения.

Минуты шли, и становилось ясно, что девушкам действительно не хочется пройти пятьдесят ярдов, остающихся до хижины Гихигуте. Медленность их шага намного превышала требования обычая: невеста должна была лишь сделать вид, что колеблется и не желает расставаться с подругами, а мужчинам надлежало преодолеть чисто показное сопротивление. Но я чувствовал, что в данном случае символические элементы снова обрели жизнь, задевая каждого из присутствующих и вызывая противоречивые чувства, которые проявились в конфликте при возвращении из Гамы.

Наступило почти полное молчание. Дети неподвижно стояли под деревьями, забыв об игре. Раз или два послышался мужской голос, торопивший девушек. Деланная небрежность его тона отражала нетерпеливую готовность к действию. Атмосфера на улице стала сгущаться, и в конце концов напряжение достигло предела. Но все-таки разразившаяся буря явилась для меня полной неожиданностью.