Горная долина

Но этот случай был, очевидно, необычным. В голосах мужчин, договаривавшихся разделиться на несколько групп и вернуться в Гохаджаку разными путями, звучала тревога. С лихорадочной взвинченностью они перебрасывались фразами, из которых явствовало, что они чего-то боятся. Беспокойное ожидание охватило и меня и еле ощутимо, но настойчиво пульсировало где-то в подсознании. Или это полуденное солнце так на меня действовало? Утро уже прошло, и долина простиралась теперь внизу в жарком бесцветном мареве, а полуразмытые горы на далеком горизонте истощали волю того, кто тщетно пытался представить себе их ясные очертания. Казуарины Гохаджаки на отроге в нескольких милях отсюда казались пятнышком, иллюзорным островком, трепещущим в отраженном свете огромного моря травы, миражем на фоне миража.

Хелекохе вспомнил обо мне, когда уже совсем собрался взвалить на плечо конец шеста, с которого, как странный амулет, свисала привязанная свинья, и сказал, чтобы я возвращался с ним и Хелеказу. Другие уже ушли, исчезнув в разных направлениях в траве. Она сомкнулась и над моей головой, когда я, спотыкаясь, двинулся вниз по тропинке, хватаясь, чтобы удержаться на ногах, за острые, как нож, стебли. Мои неуверенные шаги резко контрастировали с поступью моих спутников, твердо державших на плечах шест, в то время как их ноги безошибочно обходили выбоины неровной тропинки. Не отягощенный ношей, я все же не мог поспеть за ними и вскоре отстал. Теперь, когда я остался один, единственным звуком во всей долине, казалось, было резкое шуршание кунаи, задевавшей за мою одежду. Сердце гулко стучало у меня в груди, ударяясь о клейкую, влажную рубашку, горло саднило. Было трудно дышать, как будто трава, наступавшая с обеих сторон на тропинку, вытеснила из долины весь воздух.

Не знаю, сколько времени потребовалось мне, чтобы достигнуть ручья, который мы перешли утром. Мышцы моих ног дрожали от непрестанного усилия не потерять равновесие, и я испытал невероятное облегчение, когда вырвался наконец из травы и стал у обрыва. В первый момент я был поглощен исключительно тем, что старался прийти в нормальное состояние, потом в центре моего сознания оказалась мешанина звуков, которые я слышал, не отдавая себе в этом отчета, уже давно и даже невольно спешил к ним. Теперь эти звуки заставили меня повернуться к ручью, бежавшему под обрывом.

Он выглядел совсем иначе, чем рано утром. В красноватую поверхность скал врезались резкие тени, тьма чередовалась со светом в галлюцинаторной последовательности аккордеонных клавишей. Полоска серого песка, казалось, сжалась, отступила от воды, которая, разбиваясь о камни, превращалась в сверкающие осколки. Шум ручья служил бурным фоном для пронзительных криков маленьких фигурок, барахтавшихся на дне ущелья. Хелеказу поднимался из песка на противоположном берегу. Хелекохе еще стоял на коленях в воде, отчаянно жестикулируя, он явно сердился, что оказался в столь постыдном положении. Между ними лежала свинья, и ее связанные ноги взбивали песок. Женщина, которую я не узнал, метнулась к свинье с занесенной дубиной, но Хелеказу, уже поднявшийся на ноги, преградил ей путь и сшиб ее с ног. Мне сразу стало ясно, что мужчины ошеломлены ожесточенностью напавших женщин. Они заняли оборону около своей ноши, в их голосах звучали удивление и гнев, и было ясно, что малейший повод может вывести их из состояния равновесия. И действительно, когда одна из пяти женщин бросила камень и попала Хелекохе в плечо, жилы на его шее вздулись от ярости и он кинулся на нападавшую с громкой руганью, которую заглушила возникшая свалка. Женщины, быть может, не взяли бы верх, несмотря на то что их было больше, но необходимость оставаться около барахтавшейся свиньи мешала мужчинам использовать свое превосходство в силе. Они не могли защищать и ее и себя одновременно. Женщины прорвались через их линию обороны, и отчаянный визг избиваемой дубинами свиньи, как игла, пронзил мои уши.

Доведя свое дело до конца, женщины отступили на безопасное расстояние от мужчин, которые изливали над мертвым животным свое возмущение п криках. Позднее у женщин тоже могли появиться сомнения в правильности их действий, но сейчас они были слишком возбуждены, чтобы сопоставлять их с установившейся традицией. Сквозь их реплики, в которых не было и тени раскаяния, до меня дошли теперь и другие звуки, которые я до этого не замечал, сосредоточившись на том, что происходило внизу. В нескольких местах долины раздавались крики; они поднимались с травянистого пространства на другой стороне ущелья, из тени деревьев около Гохаджаки, вызывая бесконечное эхо, так что в конце концов стало казаться, что сам ландшафт охвачен гневом. Женщины внизу тоже, очевидно, слышали их. Не переставая громко ругаться, они двинулись вверх по тропинке, там быстро посовещались и исчезли в траве.