Горная долина

Именно эта мысль (или, скорее, ощущение, так как едва ли это была осознанная реакция) помогла мне преодолеть недостаток воздуха. Песни следовали одна за другой почти без перерывов; временами пронзительный, причитающий голос запевал, увлекая других за собой. Все подхватывали мощным хором, и тогда я чувствовал, что приблизился к ускользавшей от меня в каждодневных исследованиях цели работы, физически соприкасаясь с невещественным миром чаяний и надежд, для которых слова и действия совершенно неадекватные выражения. Говоря научным языком, ситуацию можно было квалифицировать как обряд расставания: родные девушки встречают вместе с ней в доме ее отца утро того дня, когда она вступит в новую роль и перейдет к родным будущего мужа, но никакие термины не могли выразить эмоциональность этого обряда. Когда пение достигало апогея, рушились барьеры, отгораживавшие меня от присутствовавших. Звуки поглощали меня и уносили за стены хижины, в пустынные пространства вращающейся вселенной. И я был одним из тех, кто на заре человечества, окутанной тайной, сидел с другими по ночам у костров.

Я услышал шум в проходе и, повернув голову, увидел в сероватом свете снаружи женщину. Встав перед входом на колени, она передала внутрь несколько связок овощей: питпит, зелень, разные ароматические травы, собранные с огородов, где работала Тарова. Они переходили из рук в руки у очага, в котором жар светился, как драгоценный камень на дне колодца. Рядом со мной послышался среди пения сухой треск ломаемой кротолярии, и мой сосед перегнулся вперед, чтобы сгрести золу с жара. Свечение стало ярче, но через секунду его не стало видно под грудой топлива. В хижине опять воцарилась темнота и поющие голоса зазвучали еще громче. Когда мне уже казалось, что выносить пронзительное пение больше невозможно, к крыше взлетел дождь золотых искр, и через несколько секунд, как необычный цветок, расцветший под действием магических сил, в очаге запылало пламя.

В свете его прыгающих языков гладкие поверхности лиц слагались в странные кубистские композиции, а тени, отражавшиеся на кольцеобразной стене хижины, неслись по ней в дикой пляске. Когда пение прекратилось, я отыскал знакомые лица; морщины вокруг глаз и в углах рта говорили об усталости после долгой бессонной ночи. В заднем помещении дома среди своих сверстниц сидела Тарова, скрытая от наших глаз плетеной бамбуковой ширмой. В паузах между песнями к ней время от времени обращались старшие родственники, рассказывали об обязанностях жены и учили ее, как следует вести себя с родными будущего мужа. Как я позднее узнал, ей снова и снова повторяли, что она не обязана оставаться у них, если они будут к ней плохо относиться; эти недвусмысленные наказы свидетельствовали о том, что сомнения, которые многие испытывали по поводу ее брака, отнюдь не отпали. Но пока все шло своим чередом, и несколько мгновений спустя, повинуясь не замеченному мной сигналу, голоса вновь слились в хоре. На этот раз пение звучало приглушенно, а в его чуждом мне ладе была нежная медлительность. Я разобрал, что в словах песни говорилось о расставании, о близящемся моменте разлуки. Но вот голоса зазвучали чуть громче, и, когда последняя нота закончилась пронзительной вибрацией, тот, кто сидел около очага, погасил огонь приготовленными связками овощей с огородов. Как только в хижине воцарилась темнота, я увидел, что улица освещена бледным светом, в котором замирает мир перед восходом солнца.

Немного позже я пошел домой, в Сусуроку. Тропинка казалась мне мостом между ночной тенью в долине и небом, уже окрашенным раскрывающимися цветами дня. Несмотря на освежающий ветерок, я ощущал невыразимую усталость. Во мне шевелилось необъяснимое тягостное чувство, которое мы испытываем, когда, нарушив привычный порядок, готовимся утром отойти ко сну, в то время как остальной мир пробуждается.

Около трех часов дня я снова вернулся в Гохаджаку. Приготовления к завершающим церемониям шли уже полным ходом. Вокруг хижины Гихигуте собралась толпа женщин; они сидели и болтали, не прекращая работы, которой заполняли долгие часы ожидания на любом торжестве. Земля вокруг них была усыпана кожурой батата и другими отбросами, соблазнявшими деревенских свиней, которые с пугливой жадностью совали свои рыла в кучу мусора, готовые с возмущенным визгом податься назад при первом же сердитом слове или при виде поднятой руки. Печи, где на раскаленных камнях медленно пеклась пища для пиршества, были запечатаны высокими земляными конусами.

Мужчины собрались дальше по улице. Их было больше пятидесяти человек, и многих я не знал. Позднее мне объяснили, что незнакомые люди в ярко-красных плащах и с украшениями из перьев — это потомки тех озахадзуха, которые во время последнего поражения своего рода бежали к союзникам на южный берег реки Асаро. Дети бежавших так и не вернулись жить на территорию рода, но считались озахадзуха, к которым принадлежал Гихигуте (а следовательно, и Тарова).

Как любой член ее рода, каждый из них мог рассчитывать на свою долю брачного выкупа.