Горная долина

Тот факт, что в своем приветствии они употребили этот термин свойства, сразу же меня насторожил. Хотя Макис и называл меня младшим братом и «нугуро» поэтому было вполне естественной формой обращения в разговоре с братьями его жены, отношения между свойственниками были особыми: в них под покровом формального уважения и дружбы скрывалась значительная амбивалентность[29]. Обращаясь к этим родственникам или говоря о них, нельзя было упоминать личные имена — разрешалось только обращение, которым они адресовались ко мне. Свойственники были привилегированными гостями и имели право рассчитывать на уважение, когда приходили навестить сестер. Это показало и поведение Макиса, который пришел ко мне за деликатесами. Через свойственников протекал обмен ценностями во время больших празднеств, они получали львиную долю выкупа за сестру, когда та выходила замуж.

Не могу сказать точно, многое ли из вышесказанного промелькнуло в моем уме при их появлении, но я насторожился. Впечатление они произвели па меня не очень приятное, особенно старший, который, вероятно, был склонен к заискиванию и выражал звуками и жестами свое восхищение тем, что увидел у меня в комнате. Пиджин-инглиш был им неизвестен, так что вести беседу было затруднительно, но у меня создалось вполне определенное впечатление, что они пришли не для разговоров.

У старшего (он, вероятно, был на несколько лет старше Макиса) было подвижное и выразительное лицо, какое обычно я встречал у «сильных» мужчин. Оглядывался вокруг и вел беседу в основном он. Младший был менее бойким и, как мне показалось, более приятным. Особенный интерес у старшего вызвали жестяные ящики. Его глаза снова и снова возвращались к ним, как будто он догадывался, что там я держал предметы (главным образом топоры и ножи), которые купил для подарков в особых случаях.

Пока эти люди были у меня, к двери подошли несколько женщин, продававших овощи. Я был готов воспользоваться любым предлогом, лишь бы положить конец неловкости, которую испытывал при этой встрече, и позвал Хунехуне, чтобы он сделал покупки. Почти сразу же я пожалел об этом: при виде соли, бус и мелких денег, которые пошли в уплату за овощи, старший принялся еще энергичнее выражать восхищение увиденным и в знак восторга стал тереть руками мои ноги. Я всегда терпимо относился к тому, что с меня спрашивали большую цену, чем давали за такие же товары в Хумелевеке, ибо невозможно было объяснить людям, что мне приходится тщательно рассчитывать свой бюджет, что я, вообще говоря, вовсе не богатый человек. Но когда Хунехуне расплачивался за покупки, откровенная жадность моего самозванного свойственника вызвала у меня неловкость.

После ухода женщин рассеялись последние сомнения на этот счет. Свойственник обратился ко мне с длинной речью, и Хунехуне, переводивший ее, сказал, что братья ожидают от меня вклада в счет выкупа за жену Макиса. Было ясно, что я должен проявить щедрость, так как неоднократно упоминались топоры и ножи, самые дорогие вещи из продававшихся в лавках.

Я не знал, как поступить, и дал ни к чему не обязывающий ответ. Нахальство старшего меня возмущало, но в то же время я был готов сделать что-нибудь для Макиса, готов был принять по мере возможности навязываемые мне обязательства. Однако я интуитивно чувствовал, что номинальное родство заключает возможность эксплуатации меня по той простой причине, что я находился за пределами системы, в которой мне было предоставлено ограниченное, чисто почетное членство. Мне было ясно, что сам я, даже при желании, не смог бы предъявлять подобные требования.

В результате визита двух нотохана я решил навести сведения об обстоятельствах брака Макиса. Тогда-то я узнал подробности того, как Гума’е стала третьей женой Макиса, а также об обычае, который требовал, чтобы он заплатил за нее, когда она родит ему ребенка. Ее родичи получали выкуп при каждом ее браке, но, поскольку она оставалась бездетной, часть выкупа приходилось возвращать после развода, ибо выкуп за женщину не только устанавливал сексуальные и экономические права мужа на нее, но также права его самого и его группы на ее потомство.

Таким образом подтверждалась принадлежность ее детей к роду отца, хотя этому роду приходилось признавать в форме новых взносов родственникам жены при таких событиях, как инициация, брак и смерть, тот факт, что дети «подарены» ими. Однако за женщину в возрасте Гума’е, да еще с таким богатым прошлым, по обычаю полагался лишь символический выкуп.

Макис знал, что его шурья рассчитывают на мой взнос, однако ни в какой форме не пытался дать мне понять, что я должен помочь ему. Я сам заговорил с ним на эту тему после ухода гостей и обещал в свое время внести рис и мясо для его гостей, а также добавить топор к выкупу, который ему придется платить. Макис вел себя так, как если бы все это было моим личным делом. Такую же позицию следовало бы занимать и другим вместо того, чтобы предъявлять мне непомерные требования.