Горная долина

Территория нотохана, племени Гума’е, находилась в добрых двух часах пути от Сусуроки вполне достаточное расстояние для того, чтобы обе группы месяцами не общались. Нотохана были традиционными союзниками ухето, врагов нагамидзуха, что давало повод для всяческих подозрений. Макис заявлял, что происхождение Гума’е ему совершенно безразлично, упуская из виду, что это не вяжется с теми аргументами, которыми он оправдывал свой брак с Мохорасаро. Правда, я никогда не слышал, чтобы Макис пытался оправдать это нарушение одного из основных правил, но знаю, что он не был свободен от общего убеждения, будто женщины — главные пособники колдунов. Наблюдая его вместе с Гума’е, я должен был заключить, что лишь ее прелести заставили его пренебречь этим убеждением.

В первые месяцы пребывания в деревне я бывал у них чаще, чем у других. Используя свои отношения с Макисом, я приходил к их очагу в конце дня, когда хотел отдохнуть от духоты хижины. Я понимал очень немногое и < их разговора. Гума’е никогда не демонстрировала при людях свои чувства к мужу в отличие, например, от поведения Изазу, когда та приходила ко мне вместе с Намури. Гума’е и Макис придерживались норм поведения, принятых на деревенской улице, но даже в отсутствие недовольной Готоме я не мог не замечать в их взглядах и интонациях удовольствия, которое они находили в обществе друг друга. Глядя на них и узнавая знакомые мне проявления чувств, я ощущал себя менее отчужденным и начинал надеяться, что рано или поздно пойму традиции, определяющие их жизнь.

По мере того как приближался срок родов Гума’е, визиты ее братьев учащались. В их второй приход Макиса и Гума’е не оказалось в деревне. За ними послали, а «свойственники» направились ко мне. Они вошли как хозяева, и это сразу рассердило меня. Я настороженно сидел за столом, а они курили мои сигареты и осматривали комнату, время от времени вспоминая обо мне и обращаясь с ничего не значащей фразой или жестом одобрения. Старший внешностью напоминал многих гахуку: тот же шлем из волос, диадема из зеленых жуков над бровями, подпиленные зубы, как нельзя более подходившие к его заносчивости и бойкости. Я снова чувствовал, что имею дело со стяжателями, которых страшно не люблю. Мне пришло в голову, что я начал смотреть глазами жителей Сусуроки, начал испытывать к пришельцу подозрения, которые, я знал, возникают от самого слова «нотохана». Я настороженно следил за чужаком, своим потенциальным врагом, и он снова не обезоружил меня, назвав «нугуро». Напротив, его настойчивость в использовании термина свойства насторожила меня еще больше.

Когда прошло несколько неловких минут, достаточно долгих, чтобы выкурить предложенную мной сигарету, старший брат позвал Хуторно. Тот с необычно кислой миной стал переводить его слова (вероятно, он испытывал неловкость в присутствии шурина Макиса). Несомненно, многие нюансы были утрачены при переводе на пиджин-инглиш, не очень приспособленный для передачи оттенков вежливости, и в устах Хуторно, говорившего с робостью, которая как бы помогала ему отмежеваться от смысла произносимых им слов, речь старшего нотохана звучала грубо и требовательно. Как я понял, «шурин» ожидал получить от меня в счет выкупа за Гума’е три топора и четыре стальных ножа. Взглянув на Хуторно, я перехватил его предостерегающий взгляд. Запрос не превышал моих возможностей, хотя превосходил (в этом я не сомневался) то, чего они могли ожидать от жителей Сусуроки. Я впервые понял, что мои отношения с Маки-сом могли принять невыгодный для него оборот.

Через Хуторно я отклонил требования брата Гума’е, пообещав, однако, дать в счет выкупа за его сестру один топор. Мой гость и тогда остался недоволен, но Хуторно, как мне показалось, отнесся к моему решению одобрительно.

Поздно вечером, когда мы остались одни, я рассказал обо всем Макису. Он выслушал меня внимательно с презрительной улыбкой, не имевшей ничего общего с вежливым приемом, который он оказывал шурьям. Он пожал плечами и положил конец разговору, напомнив, что выкуп за Гума’е, учитывая ее возраст и прошлое, не может служить поводом для длительной торговли.