Горная долина

Крохотный мирок этих мальчиков, стоявших на пороге зрелости, предвосхищал бескомпромиссный антагонизм, разделявший взрослых. Они еще не считались мужчинами, но уже принадлежали к привилегированной половине гахуку, и если в обществе старших они пока испытывали скованность и неуверенность, то в своем кругу, в привольной и в основном беззаботной жизни на отроге, обнаруживали полное понимание своей значимости и уготованных им привилегий. Главным связующим звеном между ними была мужественность. Заносчивость и агрессивность, умерявшиеся незрелостью, обеспечивали им уважение ровесников.

На меня произвели большое впечатление две церемонии, особенно красноречиво говорившие о том, как представляли себе гахуку будущую жизнь мальчика: на одной праздновалась первая беременность женщины, на другой группа юношей-ровесников, вместе прошедших инициацию, получала разрешение на половые сношения с девушками, с которыми они были помолвлены. Первый обряд я наблюдал однажды к концу дня в Гохаджаке. Утром ближайшие родственники Горасо — у нее была шестимесячная беременность — и ее мужа пошли охотиться на крыс, водившихся в траве на склоне отрога, а вернувшись с добычей, сели пировать. К вечеру Горасо, надев широкий пояс для беременных, села перед ними на землю, а между ее ног уселся маленький мальчик с детским луком и стрелами. Сначала родные мужа, а потом родные Горасо стали наворачивать на сидящих ткань из древесной коры, так что она образовала кокон, скрывший обоих. Потом эта процедура была совершена в обратном порядке. Когда последний кусок ткани был снят, мальчик выскочил из своего гнезда и осыпал взрослых стрелами.

Второй обряд знаменовал создание семей группой сверстников. Мужчины немного старше двадцати лет, помолвленные несколькими годами раньше во время инициации, не имели права приближаться к будущим женам, пока старшие не сочтут, что они достигли физической зрелости и готовы к половой жизни. Во время завершающей брачной церемонии девушки выстраивались на деревенской улице в ряд и выставляли голое бедро, обратив его к мужу. Вооруженные луками мужчины становились каждый против своей жены. В луки их были вложены стрелы «гнев» — небольшие трезубцы для охоты на птиц и мелкое зверье, не представлявшие опасности для сколько-нибудь крупного животного. Стрелы выпускали в голые бедра с расстояния нескольких шагов, и, хотя они не могли нанести серьезное увечье, напоминание о формальном подчинении мужу нередко на всю жизнь запечатлевалось на коже девушки.

В промежутке между этими двумя ритуалами мальчик путем постоянных наблюдений составлял себе представление об идеальной жизни мужчины. С первых лет жизни символом будущего служил для него клубный дом. Все, что относилось к коллективной жизни деревни, подчинялось нитям, сходившимся в этом месте, где ночевал его отец, и, еще будучи ребенком, он уже начинал чувствовать всю значимость разделения между взрослыми членами его семьи.

Традиционный взгляд мужчины гахуку на жизнь, взгляд из клубного дома, был мировоззрением, которое должен был усвоить мальчик. Если он усваивал преподанные в детстве уроки, он верил в абсолютную ценность интересов, объединявших его пол, и стремился проявить качества «сильного» человека. Это мировоззрение сочеталось с судорожными усилиями во что бы то ни стало сохранять дистанцию между мужским и женским началами, ибо за внешней властностью мужчин скрывалась неуверенность, которая часто казалась не менее глубокой, чем выражаемая ими убежденность в своем превосходстве. Целям и безопасности мужчин противостояла в их глазах женская сексуальность. Легкомысленные увлечения женщин, приводившие к отмене помолвок и к частым разводам, их нежелание рожать детей ставили под угрозу продолжение рода. Согласно легенде гахуку, самые священные и тайные символы были сначала открыты женщинами, а потом уже мужчины отняли и присвоили их, запретив женщинам под страхом смерти даже смотреть на них.