Горничная с секретом

В тот же миг обрушилась тишина.

Такая неожиданная и пронзительная, что в первую секунду меня оглушило.

Во вторую – услышала биение наших сердец, дыхание.

Омут оказался огромным изнутри… Бесконечным. Простирающимся во все стороны, пульсирующим. Из Сердца были видны все моря и океаны, реки и озёра… Была видна жизнь каждой, даже самой крохотной лужицы, в капле которой жила целая Вселенная.

Невероятное ощущение всепроникаемости и текучести, священного потока самой жизни. Жизни, которая наполняет всё и вся, Жизни, которая течёт, кипит и бурлит, и нет Ей дело до мелочных мировых распрей, всех вместе взятых. С той же лёгкостью и игривостью, с какой прокладывает себе путь сквозь скалистую породу нежный росток цветка, руша своей непревзойдённой нежностью и хрупкостью, своим стремлением к солнцу даже непробиваемый гранит, с такой же лёгкостью Жизнь найдёт себе дорогу и потечёт дальше, независимо от исхода войны и хаоса, посеянного Сен-Луром.

Я не сразу поняла, что даже схватки, пронзающие моё тело, в Омуте переносились легче. Утратили свой накал и остроту. Мы парили с Ланкешем над нескончаемой бездной, простираемой во все стороны, я упиралась руками и ногами в упругие кольца его хвоста, тужилась и понимала, что Омут наполняет моё измождённое длительным переходом тело первобытной силой.

Силой, положенной ему по праву Жизни.

В тот миг, когда Ланкеш накрыл мои губы нежнейшим поцелуем, внутреннее сжатие, несущее в себе остатки боли, вдруг переродилось в расширение!

Теперь каждая схватка, несущая до сего боль и напряжение, размыкала некие внутренние потоки энергии, о которых все эти месяцы говорил Ланкеш и наполняла меня изнутри наслаждением такой силы, что я задыхалась от неожиданности.

Наслаждение имело плотскую, очень сексуальную природу и в то же время за этими его волнами стояло мощнейшее энергетическое переживание, соединяющее меня незримыми нитями с моей изначальной природой, от которой раз и навсегда отрезал меня Сен-Лур. С мистикой. С самой её сутью, с самой её детской непосредственностью.

Ещё никогда я не испытывала экстаза такой силы и точно знала, что подобное возможно только во время родов – самое интимное и сакральное переживание любой женщины, когда сама Жизнь струится и прокладывает себе дорогу через тебя…

В миг, когда Омут наполнился недовольным детским криком, я испытала самый мощный, самый невероятный оргазм в своей жизни…

Должно быть, на какое-то время я впала в забытьё, потому что, когда открыла глаза, у груди моей лежало крохотное тельце младенца. Розовый ротик жадно посасывал, требуя пищи, широко распахнутые зелёные глазёнки серьёзно смотрели на меня.

По мужественному лицу обнимающего нас с дочкой Ланкеша струились слёзы.

Наг молчал, не в силах справиться с собой, лишь переводил взгляд с меня на дочку, нежно целовал – то меня, то её. Гладил, ласкал, трогал, еле касаясь кончиками пальцев… словно не мог до конца поверить в то, что всё это происходит с нами. Наяву.

– Мы сделали это, мой Воздух… Моё Дыхание… Мой Свет, – прошептала я, притягивая к себе голову мужа и целуя его. – Мы это сделали.

– Спи, лирэль, – дрогнувшим голосом ответил муж. – Набирайся сил, Родная…

Прижимая к себе самых дорогих мне существ, я засыпала, покачиваясь на мерных волнах радости и любви. Ни Ланкеша, ни дочку я не чувствовала отдельно от себя: в Омуте особенно ясно осознавалось, что мы втроём были единой душой, единым сердцем, единым телом.

Глава 11

Омут доставил нас к далёкому Зелёному побережью и пролился нескончаемым потоком к самым небесам, отгораживая нас от всего мира непроницаемой стеной, пока мы поднимались на самую высокую гору в мире: Алмазный Пик.

Ни разу ещё нога смертного не касалась алмазной вершины – здесь, в самой высокой точке земной тверди простиралась граница между мирами: миром смертных и Небесным Миром, Скайлока, вотчиной эйлеоров.

Дочка тихо посапывала у моей груди.

Самая красивая девочка в мире, сказал Ланкеш, и я была полностью согласна с мужем.

Когда я спросила его, какое имя он хотел бы дать дочери, Ланкеш задумчиво ответил:

– Йеннифер… Так звали Деву Северных Земель в древних былинах. Север подарил мне вас с дочерью. Подарил миру это чудо: последнюю многоликую. Пусть имя её будет Йеннифер.

– Красивое имя, – ответила я, думая, что сама никогда бы не придумала ничего лучше.

Когда мы достигли алмазной вершины, пришёл мой черёд звать.

Эйлеоры не откликнутся за зов простого смертного, даже нага. Но они услышат многоликую. Даже ту, что утратила свою природу.

Передав спящую Йеннифер мужу, я простёрла руки к небу и запела.

Я пела, вкладывая в свою песню всю любовь и надежду, на которую была способна. Вкладывая мольбу о помощи и в то же время отстаивая самое первое и главное право своего ребёнка: право на жизнь.

Песня лилась, струилась потоком белого света, связывая сияющим столпом два мира: земной и небесный.

Допев, я вернулась к Ланкешу с дочкой, устраиваясь на кольцах его хвоста.