Горные орлы

Но Марина схватила Обухову за руку:

— Я тебя не отпущу сегодня. К отцу заедем… Ночуй у меня.

Марина так умоляюще смотрела на Марфу Даниловну, что та согласилась.

— С площади направо в переулок, к недовитковскому дому (последние годы Станислав Матвеич жил у Фомы Недовиткова в свободной половине пятистенника).

Все это Марина сказала торопливо, боясь, что Обухова раздумает, заедет в дирекцию, оставив ее в этот день одну в Черновушке, где с минуты на минуту она может встретиться в Селифоном. Всю дорогу она думала об этой встрече, и ждала ее, и боялась.

На проезжавших женщин смотрели любопытные. От площади шли люди. Марина наклонила голову. Сердце ее билось громко и часто.

На месте сожженных хором Амоса Карпыча и Автома Пежина дирекция совхоза построила склады, мастерские, лесопильный завод. Напротив школы-семилетки, над уцелевшим домом Мосея Анкудиныча, вывеска: «Правление колхоза «Горные орлы». У коновязи — заседланные лошади. Ворота раскрыты, на дворе шум триера, гул от множества голосов.

— Это и есть площадь Кукуевка? — спросила подругу Обухова.

Марина не отрываясь смотрела на окна мосеевского дома с маячившими в них чьими-то спинами и головами.

«Может быть, он видит сейчас меня?..»

Она боялась даже думать об этом. Кровь била в виски с такой силой, что звенело в ушах, лицо горело, сердце замирало страшно и сладко.

Обухова второй раз спросила ее о том же. Ямщик свернул в переулок. Марина облегченно вздохнула и утвердительно кивнула головой.

И только подъезжая к дому, когда за окном метнулось бесконечно близкое, знакомое до последней морщинки лицо отца, она подумала, что весь путь не вспомнила о нем.

Станислав Матвеич выбежал без шапки. Трясущимися руками не смог снять петли со столбика у калитки:

— Дочушка!..

Марина выскочила из кошевы и обвила шею отца. Долго она не могла оторвать лица своего от его груди, вдыхая родной запах, сохраненный памятью с детства.

— Дочушка! — шептал старик и проводил широкой, твердой ладонью по мягким волосам дочери.

Он повел ее в дом. Забытая Мариной и не замеченная Станиславом Матвеичем, Марфа Даниловна шла следом. Ямщик открыл ворота и завел потных, дымящихся лошадей. Марина держала большую руку отца и целовала ее всю дорогу от ворот до дверей дома.

У недовитковского двора собрались любопытные, но ямщик закрыл ворота и стал выгружать чемоданы.

В половине избы-связи, отделенной от хозяйской холодными сенями, квартира Станислава Матвеича. В комнате столярный верстак с полочками для рубанков и стамесок, кедровый стол посредине, пожелтевшее, с обшелушившейся амальгамой зеркало в простенке, кованый сундук у двери.

Долгим взглядом Марина обласкала каждую вещь. У порога она увидела улыбающуюся Марфу Обухову и только теперь спохватилась, что совсем забыла о ней:

— Батюшка! Любимая подруга моя — Марфа Даниловна…

Старик торопливо подошел к Марфе и поцеловал на радостях.

— Ну вот и счастье, и счастье… — твердил он, не спуская с Марины взволнованных, мокрых глаз.

28

Замечательного старика Дымова за эти годы Адуев видел не раз, слышал о нем многое. И все-таки Василий Павлович поразил Селифона при близком знакомстве с ним. В семьдесят лет старик выглядел несокрушима здоровым.

Был он кудряво-пышноволос, розовощек, с высоким лбом, с серебряною бородою во всю грудь, лишь под ясными светлыми глазами лучились морщинки.

Высокий, прямой, тонкий в талии, он сохранил гибкость и легкость движений.

Бросалась в глаза и приверженность Дымова к красивой одежде. Носил он отлично сшитый коричневый кавказский чекмень, выгодно подчеркивающий крупную, сильную его фигуру, и такого же цвета брюки, заправленные в мягкие козловые сапоги без каблуков.

Лето и зиму, несмотря ни на какую погоду, старик ходил без шапки, в том же чекмене, перетянутом узеньким наборным пояском.

Поседел Василий Павлович в двадцать семь лет… Отец Дымова поседел еще раньше. К тридцати годам волосы Василия Павловича из седых стали снежно-белыми. Лицо же осталось гладким и свежим, как спелое яблоко.

В Черновушку из станицы Чарышской Дымов приехал со своей единственной дочерью — тоже агрономом, поступившей на работу в совхоз «Скотовод».

Дымов был вдов. Дочь его Анна Васильевна Муромцева тоже потеряла мужа и всю нежность души отдала своему «батюшке». Как и отец, она была необычайно красива со своими снежно-белыми пышно вьющимися волосами, свежим и тонким лицом, освещенным грустными голубыми глазами.

Дочь не разрешала отцу перегружаться работой, но Василий Павлович, ревниво следя за всеми новинками агротехнической литературы, от солнцевосхода до темноты возился в своем маленьком садике.

Каждую удачу в опыте старик встречал бурно.

— Анночка! — кричал он из сада дочери. — Аню-у-то-о-чка-а!..

И Анна Васильевна по тону его голоса знала, что искания батюшки увенчались успехом.

В своем опытном саду он вырастил несколько яблонь, не уступающих ни величиной, ни вкусом плодов далеким родичам из Алма-Аты. Любимые свои деревца Дымов привез в Черновушку уже взрослыми из станицы Чарышской и ухаживал за ними, как за капризными детьми.