Горные орлы

Возвращения Селифона с поля Марина так и не дождалась в тот день. Назавтра она начала ждать мужа сразу же после полудня. Обед остыл, и Марина дважды подогревала его.

Совсем завечерело. Вернулось с пастбища стадо, наполнив деревню мычаньем, запахами шерсти и парного молока. Улеглось облако пыли над дорогой.

Медленно остывала заря. Тихо в опустевшей деревне, еще тише в доме.

Только в кухне ворошились гусыни на гнездах, перекатывая лапками нагретые яйца. Через две недели у них появятся птенцы.

Марину обманул топот лошадиных копыт, она поспешно оправила волосы, и без того зачесанные гладко, тревожно оглядела накрытый стол. В комнате было уже совсем темно. Тарелки и чашки на столе белели, как большие грибы в сумраке леса.

Марине стало страшно. Ей показалось, что за дверями дома кто-то стоит, держась за ручку. Задыхаясь от страха, она на цыпочках подошла к двери и накинула на петлю холодный влажный крючок, потом зажгла лампу и стала читать, но, оторвавшись от книги, убедилась, что в памяти не осталось ничего.

Все время она думала о нем.

Вечером отец прислал с пасеки в подарок зятю небольшой книжный шкафчик в три полки. В молодости искусный резчик иконостасов, Станислав Матвеич и шкаф сделал с сквозной узкой резьбой в стенках и створках.

Марина поставила книжный шкаф в горнице на самом видном месте. Расположила по полкам все книги, какие только были у Селифона.

— Ничего не скажу. Буду молчать. Пусть сам увидит.

Из кухни чаще обычного она заходила в горницу и всякий раз при взгляде на подарок отца не могла удержать радостной улыбки.

Уронив голову на стол, Марина задремала, проснулась и снова сидела, чутко прислушиваясь. Около полуночи еще раз проснулась и увернула огонь в лампе.

Но уснуть не могла.

«Где мог он задержаться столько времени?! А может, с поля и вчера и сегодня ужинать он проехал к Дымовым?! Анна Васильевна женщина и красивая и умная… агроном… Общие интересы»…

— Вздор! — громко сказала она и, крепко прижав обе руки к груди, заметалась по комнате.

В раскрытое окно с улицы текли волны ночной сырости.

— Вздор!..

Марина встала у косяка…

«Стыдно! Распустилась! Бездельничаю, от безделья блажь всякая: сама себе противна с этой ревностью. Мало ли что могло задержать его в поле…»

Марина снова села к столу и задумалась.

«Не напутай, только не напутай… Взвесь все… Сейчас ты сама себе и подсудимый и прокурор. Не такой он… Нет, не такой!» — успокаивала себя Марина.

Но откуда-то из темных глубин души снова выползло мучительное, как зубная боль «А что, если?!»

— Господи, что же это за мука!.. — не сдержавшись, громко сказала Марина.

Утром скрипнула калитка. Марина удивилась, что она, крепко уснув, не слыхала, как он проехал мимо окон. На покрасневшей щеке ее затекли отпечатки руки.

И хотя на дворе и в комнате было совсем светло, Марина прибавила огня в лампе.

От Селифона пахло полем, полынью.

Глаза его были воспалены, губы обветрели и потрескались. Марина взглянула в простодушно-честное лицо Селифона, и все подозрения ее разом рассеялись.

— Пойдем! — уже у порога радостно сказала Марина. — Пойдем! — Она взяла Селифона за руку и потащила в горницу. — Смотри!

Селифон взглянул на приготовленную, раскрытую постель и сладко потянулся.

— Да сюда, сюда смотри! — она указала на книжный шкаф.

Селифон перевел глаза на шкаф, на радостное лицо жены и через силу улыбнулся. Марина выпустила его руку и поспешно раскрыла перед ним дверцы шкафа.

— Вот как я разместила твою библиотеку…

Селифон опустился на стул и как-то неуверенно стал раздеваться. Марина пристально посмотрела на почерневшее лицо мужа, на отяжелевшие, слипающиеся веки.

— Силушка! Да ты ведь спишь? — удивленно сказала она, заметив, как ослабевшие пальцы его беспомощно скользнули по воротнику рубашки.

Селифон открыл глаза и виновато улыбнулся.

В тепле сон окончательно поборол его.

Марина подошла к грузно сидевшему на стуле Селифону, взяла его большие, жаркие, теперь беспомощные руки.

— Пойдем, — словно издалека услышал он ее голос и, не открывая глаз, с усилием поднялся.

7

В «железном плане» посевной было предусмотрено все, кроме одного, — стихии. Двадцатого апреля, ночью, по телефону Адуев передал в район сводку перевыполненной пятидневки. А на рассвете шестого дня по дороге в поле охотничий глаз его отметил необычное в природе: замолкли птицы. И не только жаворонки, встречающие солнце в глубинах неба, но даже тетерева не бормотали на токовищах, а, посидев нахохлившись на голых осинах и березах улетали в крепи. Грачи не кружились над увалами, а ватагами поспешно летели на полдень. Обратно к югу с каким-то тревожным гомоном протянул и косяк журавлей.

Из быстро надвигающихся низких зловеще-бурых туч в лицо Адуеву пахнуло холодом. Сердце его сжалось, он тревожно озирался по сторонам, но ему не хотелось верить явным признакам бедствия.

Савраска тревожно фыркал. Селифон надвинул фуражку и пустил коня ходкой иноходью к стану лебедевцев.

«Ой, не поспею!» — переводя лошадь в карьер, подумал он, не спуская глаз с надвигающихся туч. Казалось, и сдвинувшиеся горы летели вместе с тучами.