Горные орлы

И вдруг Архипа точно укололо в сердце.

«А ведь если Микола и сегодня опять отстанет, то может треснуть колхозный план?»

Радость от своей удачи померкла. Чем дальше уходил Архип от Миколы, тем сумрачнее становилось его лицо.

«Нет, Миколке надо помочь! Но надо это так сделать, чтобы ему в башку не пало…»

В предпоследний день сева и бороньбы, во время обеденной заправки, Груня Овечкина послала газету с подвозчиком воды на клетки, чтобы соревнующиеся трактористы могли взглянуть на показатели и рисунки.

Микола Шавкопляс действительно «сидел на раке» лицом назад, а пушистые его брови от неприятного удивления лезли куда-то в небо, так же, как и усы рака.

— Ну, Хрипаша! Уж и я же тебя усахарю! Я тебя оберну личностью назад! Перед всеми девками обстрамил!.. — стиснув зубы до боли в скулах, прошипел Шавкопляс.

Ночью Тихий загнал трактор не на левую дальнюю сторону своей клетки, а на правую, соседнюю с клеткой Миколы, и так ловко передвинул вешки, что Миколе действительно «в ум не пало».

На рассвете, за час до прихода обмерщика, являвшегося всегда вместе с Груней, они кончили пахоту последних своих стогектарок «ухо в ухо».

Архип Тихий изо всех сил старался не смотреть в глаза Груни Овечкиной: «А вдруг да догадается, что я смухлевал. Она такая… Она и не видит, да все знает…» Тихий наделял Груню Овечкину всеми качествами, какие только могут быть у человека.

— Уж я нажимал, нажимал всю ночь! Замаял ты меня, Архиша, — радостно сказал Микола другу, когда они, спустившись с седел на зыблющуюся под ногами землю, встретились на перепаханной меже у стоявшей и весело улыбавшейся им красивой, прямоносой комсомолки.

В последний день сева отличившихся в посевную работников выдвигали в кандидаты партии. Первым был Архип Тихий. Говорил о нем Микола Шавкопляс:

— Парень он прямой жизни. Говорит тихо, но работать вполголоса не любит. Одним словом — всесоюзный парень. Мы с ним из одного детдома. Он еще в малолетстве целыми днями тихесенько сидит бывало носом в угол и из коробочек тракторы строит. А теперь, по секрету доложу я вам, в короткий перевод времени по книжкам изучает он тонкости разных моторов. Танкистом мечтает быть, чтобы, значит, если придется драться, то драться по-настоящему. Одним словом, уж раз что задумает он, как колом подопрет. Вот голову оторвите мне и в глаза бросьте — будет танкистом!

Пахота и сев заканчивались. Адуев с каким-то даже сожалением думал, что кончается волнующее напряжение всех сил, что идёт спокойное завтра, когда не нужно будет есть на ходу, скакать из одного конца поля в другой, и все снова станет обычным — и работа нормальной, и сон в свое время. В дни штурма земли молодого председателя увлек не только высокий накал работы колхозников, но и явно начавший определяться партийный стиль работы «Горных орлов» — хозяйская гордость и нетерпимость к неполадкам даже в мелочах. Сбитая спина у лошади, заткнутый соломою прорванный мешок с семенами, брошенный без призора хомут вызывали ярость у рядовых колхозников.

«Вот когда мы начали будить душевные-то запасы», — вспомнил Селифон слова старого агронома.

Проверяя зазеленевшие ранние посевы, обе бригады пахарей дольше всего задержались на участке комсомольцев.

Щетка пшеницы радовала густыми и ровными, точно руками рассаженными всходами, необыкновенной, мощностью невысоких еще, темно-зеленых, с глянцевым отливом, «плотно подсадистых», точно смеющихся ростков.

«Каждый стебелек, как белый грибок в лесу, именинником смотрит…» — Василий Павлович глядел на поле комсомольского участка. К нему подошел Вениамин Татуров.

— Вот она, ваша дымовка-трехсотпудовка! Как брызнула! — сказал он старику.

Василий Павлович не отозвался: он о чем-то напряженно думал.

Покоем веяло от земли.

Солнце садилось за Теремок, разливаясь по бороздам видных еще насквозь полей огненными потоками закатного дождя. Зеленя под косыми лучами казались нежно-лиловыми, от гор падали на них тени.

Склоны на солнцепеках уже запенились ветренницами, распускавшейся таволожкой. Миром и красотой полнилась душа.

Над размытыми просторами былой дикой гривы неизвестно откуда появились пашенные птицы: низко пролетел дымчато-седой лунь, раскинув крылья, плыли куда-то ястреба, дрожали пустельги, высматривая зазевавшуюся в редкой еще зелени мышь.

Перед взволнованными глазами старого агронома и Татурова широко, до горизонта, лежали поля «Горных орлов». Запаханная навек Волчья грива с серым дурнотравьем превращалась в «золотую хлебную чашину». На оплодотворенной трудом земле разливались зеленые пожары — рождали большие надежды.

8

Первого мая у Адуевых собрались друзья. Не было только Дымовых: отец и дочь уехали за плодовыми саженцами, но непонятно почему запоздали в пути. Селифон понимал истинную причину «запоздания» Анны Васильевны и не огорчался. Но его смущало, что отсутствием Дымовых на их вечеринке не огорчается Марина. «Узнала, рассказали. Может быть, и хорошо, что узнала, по крайней мере, таиться не придется».