Горные орлы

— Да ты скажи… Ты пойми же, Мара, что я ничего, ничего не знаю…

— Ты!.. Ты не знаешь?

Она села на постели и отодвинулась от него в угол. Глаза ее мгновенно высохли.

— Зачем ты лжешь мне? Зачем, когда всю ночь до утра думал о ней? — Марина схватилась рукою за сердце.

Селифон, роняя по дороге стулья, кинулся в кухню. Пока бежал обратно со стаканом, половину воды расплескал на руки, на пол.

…Через полчаса тучи рассеялись.

Селифон гладил мягкие волосы жены, в чем-то оправдывался, что-то обещал, говорил ей что-то нежное. Но в глубине души его и напугал и оскорбил этот дикий, ничем не обоснованный приступ ревности.

Примирение было тяжелым, измучившим их обоих.

В десять часов утра пришла Обухова. Марфа Даниловна была одета в кремовое полотняное платье, перехваченное в талии черным лакированным пояском. На голову она надела в цвет платья простенькую панаму.

— Товарищи! Бессовестные долгоспанцы! — укоризненно закричала она с порога.

Марина, возившаяся в кухне, замахала руками, указывая на закрытую дверь горницы. Но Селифон уже проснулся, быстро вскочил с постели и стал одеваться.

— Не осуждайте, сестры, брата — во всем Мара виновата: ночью зачитался, не разбудила, проспал ради праздничка, — шутливо отозвался он на голос Обуховой.

До выхода Селифона женщины о чем-то разговаривали, но он заметил, что разговор их велся не в том тоне непосредственной искренности и теплоты, с какой они разговаривали вчера.

Марина взглянула на него и потупилась. Селифон уловил ее взгляд и покраснел.

Марина чувствовала, что Селифон смущен вчерашним своим обещанием показать Марфе хозяйство колхоза и что причина этого смущения нелепая, ни на чем не основанная, недостойная ее ревность, и все-таки не могла побороть в себе нарастающего раздражения.

— Ну, идти — так идите, а я к обеду ждать буду вас, — сохраняя спокойствие в голосе, поторопила Марина.

— Мы не пойдем без тебя! — решительно сказала Марфа Даниловна и так хорошо посмотрела на подругу, что Марина засмеялась.

— Ну это совсем напрасно! У меня неотложные дела по хозяйству. И в доме прибрать, и теленка напоить, и кур накормить, и обед приготовить, и у гусынь с часу на час гусята вылупляться начнут, — Марина говорила совершенно искренне, хотя приглашение пойти вместе с ними обрадовало ее.

— Вот что, друзья! — Марфа Даниловна обняла Марину. — Быстренько все вместе и теленка напоим, и кур накормим, и в комнате приберем. А гусынь я по их глазам вижу — им до гусенят еще не менее недели корпеть на яйцах!

— Правильно, товарищ начальник политотдела! Я на себя и кур и уборку в доме возьму!

Селифон схватил веник. Он был благодарен Марфе Даниловне за ее находчивое предложение.

И снова, как вчера перед вечеринкой, оживились, засуетились все. Селифон закрылся в горнице и через минуту явился к женщинам, смешно повязанный красненькой косынкой и в переднике Марины.

— Пойка теленка тоже за мной!

Через час все было сделано. Марина оделась и стала повязываться перед зеркалом шарфом. Но ухо ее вдруг уловило подозрительный писк в гнезде гусыни. Услышала писк и Марфа Даниловна, и обе бросились к гнезду.

Пепельная, с малиновым клювом, злыми оранжевыми глазками, гусыня угрожающе зашипела на присевших перед нею на корточках женщин. Марина, перебарывая страх, решила приподнять гусыню. Гусыня угрожающе защелкала клювом, но позволила взять себя на руки. Подруги увидели первого, только что вылупившегося, желтого, как канарейка, гусенка.

Марина взяла пушистого, еще сырого птенца с крошечными черными, как бусинки, глазками на ладонь и, чтобы гусыня не подмяла его в гнезде, бережно положила в старую шапку мужа. Селифон вышел из горницы, услышал писк гусенка и огорченно сказал:

— Худая скотинка-то всегда не вовремя телится…

— Теперь пойдут один за другим, до обеда не отпустят. Идите без меня, ребятушки, — не оборачиваясь, сказала Марина.

Но Обухова и Селифон так дружно запротестовали, что она не стала настаивать.

«Милые, какие они милые», — Марина наклонилась над гусенком и долго сидела не поднимая головы. Шея ее была залита пунцовой краской.

За обедом неожиданно возник разговор о домашнем труде.

— Проклятые гусята! Сиди, карауль их! Изломали весь день. Вот тебе бабья доля… — с раздражением заметила Марина.

— А скольким миллионам женщин они изломали, заели жизнь! — живо отозвалась Обухова.

Марина знала, что тема о женщине — любимая тема Марфы Даниловны и что говорит она о женщине всегда с такой страстностью, словно защищает свое личное право.

Пережив острое чувство стыда за глупую вспышку ревности, Марине захотелось показать Селифону подругу с самой лучшей стороны: смотри, какая она у меня умница!..

Обухова отодвинула тарелку и повернулась к Селифону: