Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— …Пьяный, попал под поезд, — свободно продолжил Мухалатов. — Перерезанный пополз поперек перрона…

Фендотов, как дирижер, размахивал руками. И, едва дождавшись паузы в длинной фразе Мухалатова, тут же врубил свое:

— …Прибежал постовой, посадил папу… мм…

— …«Пить пиво полезно», — печальный, проговорил папа, подбирая печенку…

Мухалатов, как и Фендотов, наслаждался игрой.

— …«Предъявите, пожалуйста, паспорт!» — потребовал постовой…

— …«Почему?»…

— …«По правилам полагается подобные происшествия протоколировать по предъявлении паспорта. Потом позвоним, пригласим профессора…»

— …«Поздно… Пожалейте… Паспорт пискнул под поездом»…

— …«Превосходно!.. Пройдемте, перерезанный! Полковник проверит, почему пискнул паспорт»…

— …«Пахомов Петр, — помирая, прошептал папа. — Похороните, пожалуйста, посередине площади, перед пивной…»

Мухалатов не успел закончить. Лика рванула у себя с шеи «новые янтари», горько, надсадно охнула, будто ее ударили ножом, и побрела прочь, расталкивая собравшихся. Александр кинулся вслед за ней.

Он понимал: утешать Лику нечего. Пусть потихонечку перестрадает непонятную и жестокую грубость Владимира. Но оставлять ее одну сейчас тоже никак нельзя. Лика должна твердо знать, что у нее есть друзья.

И тут же Мариничу подумалось: в который раз это он повторяет сам себе? А что в действительности сделал он для Лики как добрый друг?

С буяном и пропойцей ее отцом, Петром Никанорычем, он все же так и не справился, дело не довел до конца. И вот теперь Володя Мухалатов… Тут же, на людях, следовало дать ему самый резкий отпор, а потом уже догонять Лику!

Нет, нет, довольно миндальничать. Надо всегда и во всем действовать только так, как в истории с подлогом Власенкова. Никаких уступок, никаких скидок на обстоятельства. Золото, которое содержит различные примеси, уже дешевое, плохое золото. Высокая принципиальность, разбавленная побочными соображениями, уже не принципиальность, а компромисс с совестью, с истиной, с честностью!

Завтра же он пойдет в районный Совет и потребует, чтобы начато было дело о выселении из Москвы тунеядца и пьяницы Петра Никанорыча Пахомова. Пойдет к следователю в прокуратуру и заявит ему, что относительно Власенкова решительно остается при своем мнении. Владимира он заставит извиниться перед Ликой. И наконец, он завтра же скажет Лике, что любит ее. Зачем твердить и вслух и про себя какие-то слова-заменители о дружбе, когда все яснее и проще? Он любит ее! Любит! Любит…

Но это он сможет сказать только лишь тогда, когда сделает все, что он обязан сделать завтра же. Математика утверждает, что от перестановки слагаемых сумма не меняется. В этом случае математические законы неприменимы…

…Они сидели на берегу. Тонкий ивняк низко наклонялся к воде. По ней на длинных ногах проворно шныряли серенькие легкие пауки. Рыбки выскакивали, хватали неосторожных. И непонятно даже, ткнулись ли это вдали, подчиняясь течению, бесконечные вереницы комков белой пены, или в небесной вышине проплывали светлые облака, отражаясь в воде.

Казалось, и время здесь шло по-иному, следуя своим, особым законам тихих, бескрайних далей, где нет никаких резких границ и потому нет и определенных точек отсчета. Все видимо, все достижимо и в то же время загадочно и неизвестно. Глядя в такую уходящую за край земли даль, невозможно думать о мелочах, о каких-то подробностях жизни. Хочется встать, расправить, как птице, широкие крылья, взмахнуть ими свободно и — улететь. Туда, к загадочному и достижимому, видимому краю земли в невидимой дали.

Они сидели молча, торжественно. Лика грызла белый кончик пырейного стебелька и, словно бы что-то выверяя в уме, иногда чуть заметно, сама себе, кивала головой. Александр сидел, боясь даже шелохнуться. Вдруг все это — и светлая, манящая даль, и влажная речная истома, и Лика, пригревшаяся на солнышке, — вдруг все это исчезнет. Или станет простым, обыкновенным.

А время и тишина делали свое дело…

И когда, еле слышный, донесся первый гудок теплохода, им не хотелось и думать, что отсюда все-таки придется уйти. Вернуться из мечты в обыкновенность. Не надо, не надо!

— Я не хочу, Саша, я останусь здесь, — сказала Лика.

И это было как бы ответом за двоих, внутренним спором самих с собой. Александр сочувственно улыбался: «Лика, дорогая, не будем уходить отсюда!»

Протянул к ней руки…

Неведомо сколько еще пролетело минут. И с большей настойчивостью прозвучал второй гудок теплохода. Он требовал, он приказывал: «Бросайте все и — ко мне!» Он отдавался, казалось, даже мелкой рябью на воде, пугал длинноногих серых паучков.

Все сразу стало обыкновенным. В сердце плеснула житейская тревога: не опоздать бы! Они пошли скорым шагом, напрямую пробиваясь сквозь мелкий кустарник, а кое-где припускаясь бегом.

Запыхавшиеся, разгоряченные, они одолели свой путь ровно за четверть часа. Взбежали на верхнюю палубу и рассмеялись:

— А мы неслись как угорелые!

Теплоход был полупустой. Люди беспечно, по одному, парами и большими группами, только теперь потянулись из лесу. Капитан в отчаянии повторял всю серию гудков, вплоть до третьего, отвального.