Город

Я не сказал Джошуа, что псы когда-то были у людей домашними животными, что они обязаны людям своим сегодняшним положением. Ни к чему им об этом знать. Пусть держат голову высоко. Пусть продолжают свою работу. Старые родовые предания забыты, и не надо извлекать их из забвения.

А как хотелось бы рассказать им. Видит бог, хотелось бы рассказать. Предупредить их, чего надо остерегаться. Рассказать им, как мы искореняли старые представления у дикарей, которых привезли сюда из Европы. Как отучали их от того, к чему они привыкли. Как стирали в их мозгу понятие об оружии, как учили их миру и любви.

И как мы должны быть начеку, чтобы не прозевать тот день, когда они примутся за старое, когда возродится старый человеческий образ мыслей».

– Но ты же сказал… – не унимался Джошуа.

Дженкинс сделал отрицательный жест:

– Пустяки, не обращай внимания, Джошуа. Мало ли что плетет старый робот. У меня иной раз все путается в мозгу, и я начинаю заговариваться. Слишком много о прошлом думаю, а ведь ты сам говоришь, что прошлого нет.

Икебод присел на корточках, глядя на Дженкинса.

– Конечно же нет, – подтвердил он. – Мы проверяли и так и сяк – все данные сходятся, все говорят одно. Прошлого нет.

– Ему негде быть, – сказал Джошуа. – Когда идешь назад по временной оси, тебе встречается не прошлое, а совсем другой мир, другая категория сознания. Хотя Земля та же самая, или почти та же самая. Те же деревья, те же реки, те же горы, и все-таки мир не тот, который мы знаем. Потому что он по-другому жил, по-другому развивался. Предыдущая секунда – вовсе не предыдущая секунда, а совсем другая, особый сектор времени. Мы все время живем в пределах одной и той же секунды. Двигаемся в ее рамках, в рамках крохотного отрезка времени, который отведен нашему миру.

– Наш способ мерить время никуда не годится, – подхватил Икебод. – Это он мешал нам верно представить себе время. Мы все время думали, что перемещаемся во времени, а фактически было иначе, и ничего похожего. Мы двигались вместе со временем. Мы говорили: еще секунда прошла, еще минута прошла, еще час, еще день – а на самом деле ни секунда, ни минута, ни час никуда не делись. Все время оставалась одна и та же секунда. Просто она двигалась – и мы двигались вместе с ней.

Дженкинс кивнул:

– Понятно. Как бревна в реке. Как щепки, которые несет течением. На берегу одна картина сменяется другой, а поток все тот же.

– В этом роде, – сказал Икебод. – С той разницей, что время – твердый поток и разные миры зафиксированы крепче, чем бревна в реке.

– И как раз в этих других мирах живут гоблины?

Джошуа кивнул:

– А где же им еще жить?

– И ты теперь, надо думать, соображаешь, как проникнуть в эти миры, – заключил Дженкинс.

Джошуа легонько почесался.

– Конечно соображает, – подтвердил Икебод. – Мы нуждаемся в пространстве.

– Но ведь гоблины…

– Может быть, они не все миры заняли, – сказал Джошуа. – Может быть, есть еще свободные. Если мы найдем незанятые миры, они нас выручат. Если не найдем – нам туго придется. Перенаселение вызовет волну убийств. А волна убийств отбросит нас к тому месту, откуда мы начинали.

– Убийства уже происходят, – тихо произнес Дженкинс.

Джошуа наморщил лоб и прижал уши.

– Странные убийства. Убьют, но не съедают. И крови не видно. Как будто шел-шел – и вдруг упал замертво. Наши медицинские роботы скоро с ума сойдут. Никаких изъянов. Никаких причин для смерти.

– Но ведь умирают, – сказал Икебод.

Джошуа подполз поближе, понизив голос:

– Я боюсь, Дженкинс. Боюсь, что…

– Чего же тут бояться?

– В том-то и дело, что есть чего. Ангес сказал мне об этом. Ангес боится, что кто-то из гоблинов… кто-то из гоблинов проник к нам.

Порыв ветра потянул воздух из дымохода, прокатился кубарем под застрехой. Другой порыв поухал совой в темном закоулке поблизости. И явился страх, заходил туда и обратно по крыше, глухо, сторожко ступая по черепицам.

Дженкинс вздрогнул и весь напрягся, укрощая дрожь. У него сел голос.

– Никто еще не видел гоблина, – проскрежетал он.

– А его, может, вообще нельзя увидеть.

– Возможно, – согласился Дженкинс. – Возможно, его нельзя увидеть.

Разве не это самое говорил человек? Призрак нельзя увидеть, привидение нельзя увидеть, но можно ощутить их присутствие. Ведь вода продолжает капать, как бы туго ни завернули кран, и кто-то скребется в окно, и ночью псы на кого-то воют, и никаких следов на снегу.

Кто-то поскребся в окно.

Джошуа вскочил на ноги и замер. Статуя собаки – лапа поднята, зубы оскалены, обозначая рычание. Икебод весь превратился в слух, выжидая.

Кто-то поскребся опять.

– Открой дверь, – сказал Икебоду Дженкинс. – Там кто-то просится в дом.

Икебод прошел через сгусток тишины. Дверь скрипнула под его рукой. Он отворил, тотчас в комнату юркнула белка, серой тенью прыгнула к Дженкинсу и опустилась на его колени.

– Это же Поня! – воскликнул Дженкинс.

Джошуа сел и спрятал клыки. Металлическая физиономия Икебода расплылась в дурацкой улыбке.

– Я видела, как он это сделал! – закричала Поня. – Видела, как он убил малиновку. Он попал в нее метательной палкой. И перья полетели. И на листике была кровь.