Город

Но воспоминания Степана о деревне, принесённые теплом и свежими дождями, не могли покорить его. В них была грусть о детских годах и скорбь о минувшем, приобретающем в отдалении особую прелесть, и он надеялся что эта тихая скорбь рассеется, как тающий туман. А может быть, это были остатки неясных и бесформенных желаний, которые растравляет в сердце весна, нашёптывающая ласкающие слова о будущем, разжигающая жажду, обещающая, какие-то перемены, какое-то продвижение, возбуждающая и тревожащая души разноцветными семенами, которые, вместо того, чтобы расцвесть розами, чаще произрастают в виде горькой полыни. Ибо жизнь — лотерея с цветными афишами, умопомрачительными плакатами, усовершенствованной рекламой, обещающей необычайные выигрыши, но деликатно умалчивающей о том, что на один выигравший билет приходится тысячи пустых тоненьких билетиков, и принимать участие в тираже можно только один раз.

В институте весна проявилась зачётной лихорадкой — болезнью, которой подвержены только студенты. Начинается она медленно, и её первая стадия характеризуется повышенной усидчивостью, склонностью составлять конспекты и подчёркивать в книгах строчки; но первый симптом явного припадка начинается с объявления профессора в канцелярии, после чего болезнь переходит в горячечную стадию с повышенной температурой, бредом и бессонными ночами. Кризис происходит в зачётной комнате, где выявляются все осложнения и возможность рецидива. Сдавая на «хорошо» такие серьёзные предметы, как политэкономия и экономгеография, Степан вспомнил об обязательности изучения украинского языка и решил сдать его между прочим. Лекции по украинскому языку были единственными, которые он не посещал, и готовиться по нему тоже не собирался, основательно полагая, что украинский язык есть тот самый, которым он прекрасно владеет, даже рассказы пишет, да и сам он — украинец, для которого этот язык существует и сдать который он имеет все права, тем более, что за время своей повстанческой карьеры, перед тем как поднять красный флаг, он держал некоторое время жёлтый флаг осенних степей и голубого неба. Но на собственном пороге тоже можно споткнуться, и Степан растерялся от первого же залпа тяжёлой батареи, глухих гласных и законов фонетики, а меткий обстрел из скорострельных существительных и глагольных пушек вынудил его постыдно отступить с пылким желанием какой бы то ни было ценой овладеть этой, неожиданной крепостью.

Достав в библиотеке лучшие учебники, он забросил всё остальное и в тот же вечер сел за работу. До сих пор он знал только русские грамматические термины, и с каким-то странным волнением произносил тождественные им украинские, видя, что его язык тоже разложен на отделы и параграфы, подведён под законы и правила. Он углублялся в них с возрастающим увлечением и удовольствием; мелкие обыденные слова казались ему полнее, значительнее, когда он узнавал их составные части и тайну склонения. Он полюбил их и преисполнился к ним уважением, словно к важным лицам, которых считал до сих пор простыми.

Усвоив за месяц талмуд Олены Курыло [Одно из самых распространённых пособий по украинскому языку.] и заучив историю языка по Шахматову и Крымскому, предстал он пред ясные очи профессора. Профессор чрезвычайно удивился глубине его знаний.

— Вот как полезно прослушать курс моих лекций, — сказал он. — Но должен признаться, что редко имею удовольствие экзаменовать украинцев, которые знают свой язык.

— К сожалению, — заметил Степан, — большинство считает, что достаточно родиться украинцем.

— Да, да, — поспешно согласился профессор. — Но должен признаться, что я их безжалостно гоню. Очень рад, что вы этого избежали.

Они разговорились; профессор расспросил Степана об его прошлом и теперешнем положении. Последнее юноша обрисовал самыми тёмными красками, так как и в самом деле его положение начинало казаться ему жалким. Он так мрачно рассказал профессору об уходе за коровами, словно это было опасное укрощение африканских львов, а кухню изобразил такой запущенной и душной, как келья подвижника в чаще первобытного леса. Добряк профессор был растроган.

— Вы кажетесь мне способным, серьёзным студентом, и я попробую вам помочь, — сказал он сердечно. — Должен признаться, что у меня не так уж много слушателей, аккуратно посещающих лекции и которых я ни разу не гонял с зачёта.

После этого профессор написал ему записку к председателю лекторского бюро по украинизации, пообещав ещё и лично поговорить с этим выдающимся человеком, и прибавил, пожимая Степану руку:

— Надеюсь, что из студента вы скоро превратитесь в лектора.

На другой день утром Степан явился в украинизационный ареопаг, где его вторично проэкзаменовали. После внимательного изучения грамматических достоинств юноши, его посвятили в рыцари украинизации первого разряда с оплатой академического часа в один рубль восемьдесят копеек.

Записывая его адрес и выдавая справку, элегантный секретарь лекторского бюро сказал ему: