Город

Лекционные дни были тяжелы для Степана ещё тем, что для лекций он должен был специально переодеваться. Боясь потерять стипендию, он приходил в институт в своём старом френче. Это было для него страшно обременительно. Выходя из дому то убогим студентом, то элегантным лектором, Степан менял не только одежду, но и выражение лица, жесты, походку. Он был един, но в двух лицах, каждое из которых имело свои особые функции и задачи. Человек не мог бы придумать многоликих богов, если бы сам не был разнообразен, представляя собой странное соединение поразительных противоположностей, требовал для каждой из них воплощения, и стремление к созданию одного великого бога с маленьким чортом знаменует уже нормализацию человеческого существа, то есть усыхание его воображения. Человек не разлагается на так называемое добро и зло, на плюс и минус, как бы удобно это ни было для общественного употребления.

Очутившись в состоянии неопределённого равновесия между рыжим френчем и серым пиджаком, Степан не страдал от двойственности своего существования. Ибо за зиму он убедился, что на мир и самого себя нужно смотреть снисходительней, чем ему казалось раньше, так как в жизни, как и в гололедицу, можно упасть

и других свалить, совершенно случайно и неожиданно для себя и для ближнего.

Вся эта беготня и напряжённая работа, может быть, и истощили бы его, если бы он окончательно не решил переменить квартиру. Это решение изменило его отношение к коровам и Мусиньке. Зная, что вскоре освободится от них навсегда, он начал проявлять к ним ласку хозяина и тем временем расспрашивал товарищей о комнате и осматривал некоторые, но все они были связаны либо с ремонтом, либо с отступными, а он денег не хотел тратить, прекрасно понимая, что у него всё равно нет возможности нанять хорошее помещение.

В конце июня институт окончательно замер. Последняя экзаменационная сессия окончилась, коридоры опустели, и только изредка заходили студенты за отпускными свидетельствами. Но Степан ещё часто посещал его, занятый общественными делами. В маленькой комнате КУБУЧа и застал его как-то Борис Задорожный.

— А, вот куда ты забрался! — воскликнул Борис. — Отчего ты пропал так внезапно?

— Дела, — ответил юноша, показывая на груду бумаг.

— Дела делами, а товарищей забывать не следует… Помнишь у Шевченко: кто товарищей забывает, того бог карает… Ну, хорошо, что нашёл тебя.

— Ты меня искал?

— Несомненно. Видишь ли, я окончил институт…

— Мне ещё два года, — вздохнул Степан. — Говорят, что ещё один накинули.

— Я пять лет страдал, и то ничего! Но вот в чём дело — я оставляю свою комнату и ищу порядочного человека…

— Мне комната нужна до зарезу!

— И ты ещё удивляешься, что я искал тебя? Только не думай, что я на стаж еду: я по научной части пошёл, при кафедре остаюсь. А комнату себе нашёл большую, солнечную…

— Везёт же тебе!

— Да, должен же я получить награду за страдания! Но ты, Стефочка, на знаешь самого главного — я женюсь.

— На той самой?

— На той самой блондинке… Ох, не могу я про это спокойно говорить! Сам понимаешь — любовь…

Степан радостно обнял его, чувствуя странное облегчение, словно у него с плеч свалилась гора, которую он всё время нёс на плечах.

«Вот, если бы ещё и Мусиньку замуж выдать», — подумал он.

Вечером они оформили дело с комнатой, и Степан сказал товарищу:

— У моих хозяев мне было неспокойно, всё время гости, шум, прямо невыносимо. Ты очень мне помог. Спасибо, Борис.

Тот горячо пожал ему руку.

— Это такая мелочь, не благодари, — взволнованно ответил он, оставив свой шутливый тон. — Мне теперь доставляет радость сделать другим что-нибудь приятное. Я даю копейку нищему, и мне хорошо…

— Что-то ты сентиментальничаешь, — заметил юноша.

— Может быть. Влюблён ведь в корень! Ты не смейся — любовь есть. Начинаю, брат, верить в вечную любовь, ей-богу!

Борис дал ему свой новый адрес и просил зайти недели через две, когда он устроится и отпразднует свадьбу.

«Ну, это опасно», — подумал юноша, а вслух прибавил:

— Я завтра же перебираюсь.

На прощанье они поцеловались.

Степан думал о Борисе и не мог допустить, что здесь может быть речь об обоюдном чувстве. Он представил себе Надийку, её глаза, которые когда-то ему смеялись, и как-то убедился в том, что любить она может только его — Степана Радченко — и никого больше. Только он имеет на неё какие-то неведомые никому права и на его призыв она должна притти немедленно. Юноша, так себя чувствовал, словно обладал верховной властью над счастьем товарища и позволял ему этим счастьем пользоваться.

Потом ему стало жаль Бориса. Счастливые напоминают больных и нуждаются в осторожном обращении. Счастье в конце концов — болезнь душевной близорукости. Возможно оно только в условиях неполного учёта обстоятельств и неполного знания вещей. Острое зрение — точно такое же горе, как и слепота, и самые несчастные люди — астрономы, которые и на ясном солнце видят досадные пятна.