Город

Отчасти взволнованный близкой встречей со счастливым человеком, а ещё больше неизбежным прощанием с Мусинькой, юноша был, печален и не мог вполне ощутить радость от перемены квартиры, начала независимого продвижения в прекрасный мир. Хоть он и повторял слова Мусиньки, которая обещала не задерживать его, когда станет ненужной, но всё же был весьма неуверен в том, признает ли она себя ненужной именно тогда, когда он этого захочет.

Он вздыхал и томился до ночи, злился на несправедливость возможных неприятностей за все услуги, которые он оказал семейству Гнедых.

Действительно, когда он как бы шутя объявил новость, она разразилась над Тамарой Васильевной громовым ударом. На миг она как-то притихла, и юноша испугался, не упала бы она в обморок. Вот была бы забота!

Но вот она зашептала так тихо, что он еле разобрал её слова:

— Ты уйдёшь… Я согласна… Я знала… Перед тобой ещё всё. Останься только до осени. Осенью ты уйдёшь… Будут опадать листья. Будут тихие вечера… Тогда ты уйдёшь… Пусть это будет маленькая жертва… Перед тобой ведь всё. Жизнь, счастье, молодость. Перед тобой всё.. Я прошу только крошку. Неужто это так трудно? Или ты не хочешь убирать за коровами? Ну, возьмём работника… Переходи в комнаты… Что ты хочешь… Ну, не до осени… на один месяц! На неделю! На один день, только не сейчас, не сейчас!

Он выслушал её и сказал, придавая своему голосу жалость и тоску, силясь высказать глубокое сочувствие её горю:

— Дело так с комнатой подвернулось… Мусинька, я же буду приходить к вам…

Она вдруг бросила его руку, протянувшуюся обнять её.

— Ты к тому же и лгун! — промолвила она громко. — Ты хочешь меня обмануть? Я подобрала его на улице, как подкидыша, а он мне милостыню подаёт!

Хотя его положение было весьма шатким, но эти слова он принял как страшное оскорбление. Он подкидыш? Сдал максимум, перешёл на второй курс института, имеет общественную нагрузку, пишет рассказы, которыми заинтересовался известный поэт, — вдруг подкидыш! Да и не пора ли ему перестать возиться с этой бабой? Но не успел он подобрать ответа, достойного своего оскорблённого самолюбия, как Тамара Васильевна погладила ему голову.

— Не сердись, Степанка, — сказала она так покорно, что он почувствовал себя удовлетворённым. — Больно мне… Но это всё глупости. Завтра уйдёшь. Завтра, через неделю, две — всё равно, это нужно пережить! Ох, миленький, ты даже не понимаешь, каково мне! Пойдёшь себе посвистывая, и хорошо! Я тоже не буду плакать. Плачет тот, кто надеется на сочувствие. А я одинока. Максим ушёл. И никогда не вернётся.

Она тихо засмеялась, потягиваясь.

— Помнишь, я рассказывала тебе про себя?

— А что?

Он рад был слушать ещё раз о всей её жизни с начала, лишь бы она не напоминала о завтрашней разлуке, хотя в данный момент её рассказы заранее казались ему мало интересными.

— Тогда не рассказала тебе главного… Я никого не любила.

Он не понял сразу, в чём дело.

— Тебя я полюбила первого, — говорила она. — Раньше я не смела… из-за сына. Как я ненавидела его иногда! Ты ведь не знаешь, какой я была красивой… Одежда жгла моё тело, я спала без сорочки — она жалила меня. Это было страшно давно. И вот пришёл ты… — Она тихо поцеловала его в лоб. — Я не верила в бога… то есть когда-то не верила. А когда увидела тебя, снова стала молиться. Я пришла к тебе, как лунатик. Ты оттолкнул меня — я ушла. Позвал — я пришла. Воля моя сломалась. — Она сжала ему руки. — Завтра ты пойдёшь и будешь итти долго-долго… Будешь проходить мимо многих людей. Мне тоже остаются долгие дни, только я уже никого не встречу. Много пустых дней. Буду срывать их, как листочки с календаря, и с другой стороны их ничего не будет написано. А потом придёт смерть, Это страшно. Скажи что-нибудь!

Он вздрогнул. Было в её словах что-то невыразимо тяжёлое и безнадёжное. Они снова стали еле слышным топотом, который уносил его в безмерную даль, они падали ему на душу каплями тёплого масла, смягчали в ней все отвердения, разглаживали все морщины и складки, пробуждали спокойную, радостную чуткость.

— Что ж, Мусинька, — сказал он, задумчиво. — Говорите вы, я должен молчать. Ничего я не знаю. Не знаю, что будет со мной. Но одно я понял — живём мы на так, как хотим, и… должны делать другим больно. Это я понял. Иногда бывает хорошо, как сейчас. Уютно, тихо. То, что вы для меня сделали, никто уж не сделает. Мусинька, вы знаете, я мало думал о вас, когда вы были возле меня, но всегда буду вспоминать, когда вас не будет со мной.

Она благодарно поцеловала его, но отодвинулась, когда он ободрившись хотел ответить ей не одним только поцелуем.

— Не нужно обкрадывать самих себя, миленький!

Она обняла его и начала убаюкивать, напевая что-то неслышное, усыпляя тихими прикосновениями губ к его глазам и лбу, и юноша незаметно уснул, обессиленный событиями и теплотой собственного добродушия.