Город

Вскоре к служебной работе прибавилась работа в культкомиссии месткома. По обыкновению он взвалил работу себе на плечи, придал ей темп и стройность, удовлетворяя свой общественный аппетит, потребность работать для людей и тормошить их, ибо то иное, лукавое отношение к ним не могло вобрать в себя всей его энергии и исчерпать размах его интересов. Из него вышел хороший гражданин, решительный в общественных вопросах, неуверенный в своих собственных. Сельбуд, КУБУЧ, местком — он всюду проникал в конце концов, ибо должен был найти область, где можно развернуть и применить свои общественные наклонности. Заседание комиссии, заседание месткома, секции, конференции, организация выступлений и вечеров, создание, обсуждение планов и смет — всё горело в его руках блестящими шарами жонглёра. На него можно было положиться, стопроцентную нагрузку тянул он, как бодрый рысак, и чем больше ощущал на себе давление, тем удобнее разделял своё время. Труднее всего становилось выкраивать несколько часов в неделю для встреч с Зоськой. Они чем дальше, всё меньше укладывались в его расписании, ибо час перед обедом был для него самым загруженным. Перед свиданием он с печалью и недовольством думал о том, что завтра придётся бросать дела, отговариваясь разными пустяками, бежать в другой конец города, потом возвращаться, вновь подхватывать на плечи работу и обедать поздно, нарушая распорядок дня. Но и вечером он никогда не мог уверенно сказать, будет ли завтра свободен. Да и в театре появлялся с товарищами, не предупредив Зоську.

Комната, где они встречались, стала для него маленькой станцией, где он вставал с экспресса с чемоданом в руках, прислушиваясь ко второму звонку. Целовал её торопливо, с какой-то нервозной настороженностью, и это разбивало их странные любовные мечты. Ушли минуты тихого очарования, когда они отдели близко, тихо склонившись друг к другу, поблекли жгучие ласки рук, растаяли влюблённые шопоты о любви и слова не соединялись в музыке слияния и превращались в великий шаблон. На рубеже весны желтели листья на древе их познания, облетая незаметно день за днём, оставляя голые понурые ветви.

Девушка чувствовала это болезненно и тревожно. Он совсем забыл её! Что ж поделаешь, дела! Неужто она значит менее дел? Тогда Степан раздражался и говорил о преобладании общественного над личным, читая ей скучную мораль, в которую сам мало верил.

— Настанет лето и я буду свободнее, — утешал он её. — Можно будет уехать на дачу.

Говорил он так уверенно, голос его так баюкал её, что она против воли верила и уносилась за ним в это сказочное путешествие, где будут снова только он и она, свободные от всех забот, зачарованные и радостные. Но куда ехать? Он решительно стоял за путешествие по воде: или по Днепру, через пороги, или морем от Одессы до Батума. Можно будет побродить по горам. Он достанет фотографический аппарат. Но сейчас ему пора итти.

— Побудь ещё хоть пять минут, — просила она.

Он ворчал, но оставался. Она сидела в своём кресле, подогнув ноги, задумчивая, молчаливая, чувствуя тоску, отнимавшую смех, шутки, капризы. И через минуту хмуро шептала:

— Нет, лучше уходи.

Как-то Зоська сказала ему, что у одной из её подруг проектируется вечеринка в складчину. Там, конечно, будут танцовать фокстрот, но она сомневается, сможет ли божественный усвоить его за такое короткое время. Он отказался бы от вечеринки, но раз вопрос касался его способностей, он сказал:

— Глупости! Показывай!

Сначала надо было научиться вальсу, основе всех танцев. Подобрав юбочку, Зоська медленно и выразительно показывала ему нужное па.

— Раз-два-три! _Раз-два-три!

Он стоял, заложив руки в карманы, сосредоточенно наблюдая.

— Ещё раз! — скомандовал он.

Теперь он попробовал сам. Сняв пиджак, насильно двигал непослушными ногами. Зоська стояла рядом и, тихо хлопая в маленькие ладоши, напевала мелодию, стараясь, чтобы в соседней комнате не слышали жильцы.

— Так, так, — говорила она, — чудесно!

Немного привыкнув, он захотел танцевать вдвоём.

— Даму надо обнять, — сказала Зоська.

— Это я умею, — ответил он.

Время прошло незаметно. Зоська предвещала ему великое будущее в танцах.

— Ты танцуешь необычайно легко.

— Значит наши уроки будут продолжаться?

— Только мы поменялись ролями.

В следующий раз они снова танцевали вальс, тихо напевая мотив. Он стал уверенней в движениях и ритме.

— Я устала, — сказала Зоська.

— Ещё, ещё, — сказал он. — Надо работать. Времени мало.

В конце концов он признался ей, что дома танцовал со стулом.

После вальса фокстрот показался ему лёгким, даже разочаровал его своей простотой.

Зоська пояснила, что фигур масса, что тут можно вводить акробатику и собственные изобретения. Но даму обнимают теснее, чем в вальсе. И это его забавляло. Он представил себе, что может обнимать массу женщин, высоких и полных, и сквозь одежду чувствовать их грудь и пружинистый живот. И удвоил усердие.