Город

Вопрос с квартирой двигался медленно, отнимая у него массу времени. Приличной комнаты не находилось. Степан являлся к комиссионеру злой, ругался, вновь выкладывал свои условия, каждый раз слушая ту же самую предупредительную фразу: «Словом, вам нужна настоящая комната».

Затем получал десяток новых адресов, но одно и то же повторялось без вариаций: часть комнат была уже нанята, часть должна была освободиться неизвестно когда, часть совсем не освобождалась, а другие, которые действительно сдавались, были настоящими трущобами, ободранными и грязными; он с отвращением смотрел на следы, оставляемые после себя человеком, кучу сора и жирные обои, свисавшие, как гной, с отвращением чувствовал в застоявшемся воздухе пот и смрад человеческой жизни, с невесёлой мыслью про грязь и животность людей, из которых незначительная часть чиста лишь потому, что моется и меняет бельё.

В конце концов заявил комиссионеру, что лазить по лестницам зря не имеет желания, и тот согласился сообщить ему, когда подвернётся хорошая комната.

Со своей комнатой Степан уже давно попрощался и заходил в неё вечером, как в отель.

«Вот найдётся комната, — думал он, — и тогда можно будет писать».

Вообще он привык к неожиданностям и не волновался.

Приближалась весна. Снег ещё не таял, но посерел, потерял блеск, стал рыхлым в кучках, а на мостовой слежался от безостановочной езды в чёрную массу, с глубокими выбоинами от ритмичных ударов копыт. На тротуарах он превращался солнечными днями в жидкую кашицу, застывающую неровно в холодные ночи. Его бросали с крыш огромными слоями, которые глухо падали наземь, как бездыханное тело. На углах девушки в шубках продавали подснежники со степных курганов, где уже оголилась земля.

— Пять копеек пучок, пять копеек!

Настали солнечные рассветы, полные тёплых ветров, нёсших с палей запах сырой земли, прошлогодних трав и томящийся аромат всходов и набрякших почек. И в тихие, задумчивые дни, когда в крови просыпается простая радость жизни, когда душу охватывает тот бездумный порыв, приводивший далёких пращуров к алтарям весеннего бога, Степан любил бродить по городу.

Зажав подмышкой тяжёлый портфель, блуждал он перед обедом по улицам, без цели, чувствуя необходимость побыть одному после однообразных встреч на службе и общественной работе. Некоторое время он сам не понимал этого тяготения к улице и смутной радости среди гомона и смеха весенней толпы. Думал, что гуляет, как гуляют все, — для отдыха и из желания проветриться.

Но как-то, вернувшись домой взволнованным и возбуждённым, должен был признаться, что ходит смотреть на женщин. Он понял, что только на них останавливались его глаза: на весёлых лицах, на обольстительных ногах и тёплых костюмах, прятавших тело, которое он до боли ощущал. Только на них глядел он с жгучим увлечением, будто каждая таила отдельную, только ей известную тайну, отдельный, выращенный для него сад любви и сладострастья, и от каждой веяло на него сладостным дыханием, которое пьянило его и восторгало. Душа его замирала в горячем тумане, когда видел он женщину, красивую, стройную, способную любить и достойную любви, и сам любил её, мгновенно проникаясь невыразимой благодарностью, что она есть, что он видит её и ласкает беглым взглядом. Некоторые озирались, улыбаясь ему незаметной зовущей усмешкой, и сердце его пенилось и пело. И теперь, поняв это, почувствовал не стыд, а тревогу, радость от сознания буйной силы, пылающей в нём, как частица могучего стремления, движущего миром. Какое-то новое, ясное чувство проснулось, не желание, а эхо желаний, уверенность, что способен любить и быть счастливым.

Он подошёл к окну и раскрыл его, разрывая бумагу. Вместе с холодным потоком воздуха в комнату ворвался грохот улицы, звон женских голосов, шелест женских шагов и платьев. Юноша вытянул руки. Что это с ним? Весна? Откуда это пьянящее предчувствие близкого, неожиданного свидания? Он упал на кровать и, сжавшись от холода, лившегося в комнату, отдался сладострастным мечтам. Миражи наполняли его комнату, исчезая и нарождаясь от самовольного полёта его мыслей. Он путешествовал в горячих чужих краях, блуждал пахучими степями и зарослями, взбирался на горы, откуда виден безграничный овал земли, и всюду тянулись к нему тонкие руки, склонялись волшебные лица, прикосновение которых он ощущал, как настоящие поцелуи. Он мечтал. И внезапно в этом волшебном путешествии по прекрасному краю любви ему навстречу вышла маленькая бледная фигура, склонённая и скорбная, как придорожная нищенка. Зоська. Он остановился от неожиданности, и блестящие видения поблекли и фигура стала явственней, и вот он остался с нею один-на-один в пустой комнате, угнетённый внезапностью случившегося. Зоська! Страшное сожаление угнетало его при воспоминании о девушке, которая была уже выпита, вычерпана до дна, которую он душевно покинул. Образ её вызывал печаль, а не порыв, боль за бессмысленную жизнь, где нужно сохранять привычные радости, ибо люди и чувства их цепки и их приходится отрывать, как пластырь.