Город

В коридорах института была такая толкотня, что Степан невольно растерялся. Попав в могучий человеческий поток, он дал себя нести неведомо куда и зачем. И только когда поток остановился возле какой-то аудитории, он смог спросить, где же именно состоятся экзамены?

Оказалось, что попал он куда следует. Но не успел Степан успокоиться, как сосед спросил его:

— А вы, товарищ, приёмную комиссию уже прошли?

Расталкивая экзаменующихся, юноша пробрался на площадку и побежал на третий этаж. А что, если он уже опоздал, если комиссия уже закрылась? Вот и сыскал себе службу! Красный от стыда и волнения, он вошёл в комнату комиссии — нет, она была ещё на месте. Его записали сто двадцать третьим.

Через четыре часа Степана пропустила приёмная комиссия — на экзамены он должен был явиться послезавтра. Голодный и разочарованный, он вяло шёл домой. Степан прекрасно понимал, что приёмная комиссия нужна и что за один день нельзя проэкзаменовать все пятьсот человек, командированных в вуз. Но логические соображения не возбуждали в нём ни малейшего сочувствия. Он начал понимать, что порядок хорош только тогда, когда по доброй воле применяешь его к себе, и что это вещь очень неприятная, когда его к тебе применяют другие. Он был утомлён. Пустой завтрашний день пугал его.

Сойдя па Подол, он свернул к Днепру, чтобы выкупаться, как задумал это утром. Дорогой купил коробку спичек, и хоть сильно хотелось курить, но побоялся, чтобы не стошнило. Сначала надо выкупаться, перекусить, а уже потом можно будет папиросой полакомиться. Купаться, однако, ему не удалось — это можно было сделать только на пляже, то есть переехать с берега на остров. Это стоило пять копеек на гребной лодке и десять — на моторной. Две копейки спички, плюс пять—семь копеек. Такие расходы были ему не по карману. А может быть, домой, в село придётся возвращаться — нужны будут деньги на проезд. Он тупо убеждал себя, что это обязательно нужно иметь в виду.

Вначале ему пришла мысль пройти далеко по берегу за город, выкупаться на безлюдьи и вернуться в свою каморку лишь вечером. Его тело ныло от голода, в мускулах чувствовалась страшная усталость и он решил только умыться. Сняв фуражку и расстегнув воротник, Степан, боязливо оглядываясь, опустил руки в воду и вздрогнул — такой скользкой и неприятной показалась ему вода. Тем не менее он заставил себя умыться, вытерся замасленным платком и медленно пошёл на свой Нижний Вал.

В каморке всё было, так, как он оставил. Юноша едва смог проглотить пару яиц и торопливо свернул папиросу. Но и курить он не мог — сухость во рту и противные спазмы заставили его бросить папиросу и растоптать её сапогом. Совершенно опустошённый, он сбросил френч, застелил им верстак, вытянулся всем телом на досках, свесив ноги, и, даже не стараясь о чём-нибудь думать, безразлично смотрел на сумерки в окне. Та же самая труба застилала дымом посеревшее небо.

III.

На другой день после обеда Степан собрался к Левко. Вчера ещё ему неприятно было бы встретить кого-нибудь из знакомых, а сегодня хотелось кого-нибудь увидеть, с кем-нибудь поговорить. Утром юноша отрезал немного хлеба, взял сала, несколько картофелин, крупы и пошёл по берегу за город. Зашёл версты за три от пристани, ища место, где бы, наконец, не было людей. Несколько раз он уже собирался расположиться, но снова натыкался на рыбака или торговку, ожидающую переправы. Трудно было здесь разойтись с ближними, но Степан терпеливо шёл вперёд, оставляя город за выступами извилистого берега.

В конце концов пришёл к небольшому заливу между двумя обрывами, где было тихо и безлюдно. Тут он разулся, снял френч и пристроил свой котелок. Набрав сухой травы, развёл под котелком огонь, промыл крупу, почистил картошку и накрошил сало. Каша варилась. Степан разделся и лёг на берегу под тёплым утренним солнцем. Каждые четверть часа звонили в Лавре куранты, и этот звон, вместе с плеском воды, наводил на юношу покой и грусть.

Потом сразу вскочил и прыгнул в воду, плавал, переворачивался, нырял, вскрикивая от наслаждения. Затем, не одеваясь, с дикой жадностью принялся за кашу. Она уже сгустилась и булькала. Он торопливо ловил палочкой куски картошки и сала и глотал их, не разжёвывая. За неимением ложки, он погружал в густую гречневую кашу хлебные ломти и неутомимо пожирал их. В один миг котелок опустел. А Степан лёг рядом на своём френче, укрывшись бельём. Жара тяжело закрывала ему веки. Он заснул, не успев даже закурить.

Проснулся Степан незаметно. Над головой синела бездонная лазурь, а по телу ходила дрожь, как от купанья. Он лежал в тени холма, за который свернуло солнце. Холод и разбудил его. Степан поднялся, протёр глаза и начал одеваться. Несвоевременный сон оставил после себя муть в мыслях и отяжеление мускулов.