Город Антонеску. Книга 1

Но об арьергардах потом…

До сдачи Одессы осталось двое суток.

И в жутком безлюдном городе, где не умолкает грохот близкого фронта, началась анархия. Толпы обезумевших людей громят магазины, взламывают квартиры эвакуированных, дерутся между собой и тащат все, что удается отвоевать и утащить.

Никому до этого практически дела нет.

Да и власти в городе уже нет.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

«11 октября 1941.Сегодняшний день можно назвать днем начала грабежа…

На Канатной разгружали хлеб и едва окончили, как толпа ворвалась в магазин… Картина была жуткая – некоторые умудрялись влезть в окно.

Из магазина слышны были душераздирающие крики, какой-то гражданин схватил нож и стал им размахивать. Хлеб хватали без денег…

Во всех дворах повальная дележка оставшегося имущества.

У нас в доме просто срывают замки, входят в квартиру, занимают ее со всем оставшимся добром и начинают хозяйничать…

Да и вообще многие сейчас не зевают. Тащат мебель, стулья, посуду, словом все, что попадется под руку…»

Анархию подогревают румынские листовки.

Их розоватые, сброшенные с самолетов листочки виснут на ветках деревьев, покрывают тротуары.

«Гоните комиссаров! – призывает одна. – Комиссары принуждают вас к бессмысленному сопротивлению!»

На другой красуется мерзкая крыса на фоне шестиконечной звезды.

«Бей жидов! – провозглашает листовка. – Жиды, как крысы, поглощают достояние вашего народа!»

Листовки имеют «успех».

Неожиданно с самого дна поднялась черная муть заскорузлой ненависти к евреям.

На Пересыпи группа подонков даже провела демонстрацию под лозунгом: «Бей жидов, спасай Россию!»

Тот же лозунг выкрикивала на углу Садовой и Петра Великого какая-то пьяная баба. По слухам, ее пристрелил боец истребительного батальона.

Слухи… Слухи…

Создается впечатление, что в эти последние дни Одесса верила только слухам и только слухами руководствовалась.

До сдачи осталось 24 часа.

Да, да, счет теперь идет на часы.

И город уже это понял.

Затих. Затаился.

Даже разбой как будто бы прекратился.

Стоят трамваи. Молчит черный раструб репродуктора на Соборке.

Закрыты ворота домов.

Задвинуты ставни.

На улицах ни души.

Но вдруг – в десятом часу утра – неожиданно что-то, как будто бы произошло.

Трудно сказать, что именно, но ворота открылись, и толпы людей бросились в порт. Бóльшую часть этой толпы составляли евреи.

Не имея эвакоталонов, они все же, как видно, надеялись как-то, каким-то образом попасть на уходящие корабли.

На спусках, ведущих к порту, столпотворение – пикапы, газики, грузовики, повозки, лошади, и среди них в этом хаосе люди – с узлами, баулами, чемоданами.

На въезде в затянутый дымовой завесой порт бойцы военной комендатуры расчленяют поток: все имеющие эвакоталоны проходят через ворота, а не имеющие – оттесняются и остаются за баррикадами.

Тысячи женщин, детей, стариков, прижатые к баррикадам, располагаются на изрытой снарядами таможенной площади и… не уходят…

Быть может, не решаются двинуться в обратный путь по запруженным спускам.

Быть может, надеются все же на чудо – пробьются, уговорят, уломают, упросят, заплатят, в конце концов…

Здесь они проведут ночь. Долгую, страшную ночь, полную грохота корабельных батарей и сполохов близких пожаров.

На рассвете, в шестом или даже в седьмом часу утра, как-то неожиданно охрана, стоявшая у ворот, исчезла. Толпа смяла ворота и ворвалась в порт.

Заваленные грудами покореженного железа причалы пусты…

И только на горизонте маячат белые точки уходящего вдаль каравана…

Последнего каравана…

Но как могли они знать они, что караван был ПОСЛЕДНИМ?

Возможно, что будет еще один караван…

Или два… Или три…

Ведь все эти месяцы корабли прибывали в Одессу ежедневно…

И люди остаются на причалах. Ждут…

Проходит час, и другой, и третий…

И тут вроде бы ниоткуда на причалах появляются… моряки.

Ну да, моряки, морская пехота в полной боевой амуниции.

И теперь нам нужно вернуться к арьергардам.

Войсками прикрытия, арьергардами, стала, конечно, наша «Полундра».