Город Антонеску. Книга 1

Одесса, 3 ноября 1941 г., понедельник «Гостиница» на Костецкой 18 дней и ночей под страхом смерти

Бомбежки уже давно нет, но мы почему-то все еще живем в бомбоубежище.

Стараемся никому не попадаться на глаза.

Но вчера к нам вдруг пришла Марья Михайловна и сказала маме, что всех, кто находится в больнице, теперь проверяют, и если нас найдут, то у них будут «неприятности».

Сказала, что нам нужно уходить.

Мама, конечно, стала ее упрашивать, и упросила оставить здесь бабушку и тетю Цилю, и даже поклялась ей, что скоро их заберет.

Мы с мамой ушли на Костецкую. Там, на Костецкой, кажется, в том самом доме, куда я когда-то ходил покупать молоко, была квартира, где за плату можно было переночевать.

Ну, пришли мы в тот дом, постучали в ворота, поднялись на второй этаж и вошли в квартиру. Там было полно народу. Все сидели и лежали, где попало, мы тоже устроились в углу на полу.

Стало темнеть. На стол поставили керосиновую лампу с поломанным черным стеклом. Я смотрел и смотрел на это стекло и заснул.

Разбудил меня странный шум. Кто-то, кажется, тарабанил в ворота. Кто-то кричал: «Полиция! Полиция! Тушите свет!» Кто-то задул лампу.

Я плохо помню, что было дальше. Кажется, в темноте я потерял маму. Со страху выскочил из комнаты на балкон и присел у стены. Хотел спрятаться, но было поздно. Какие-то люди в румынской форме осветили меня фонариком. Схватили и втолкнули обратно в комнату.

Стали бить кулаком по лицу и выворачивать карманы.

«Деньги! Золото! – кричали по-русски. – Где мать твоя спрятала золото?»

Тут ко мне подбежала мама: «Не трогайте его! Не трогайте! У нас ничего нет!» Ее ударили чем-то острым, порвали плащ, вырвали сумку.

Когда всё у всех отобрали, собрались уходить и еще прокричали нам на прощанье: «Чтоб к завтрему ни одного жида здесь не было! Кого найдем – расстреляем!»

Мы остались до завтра.

А завтра, то есть, на самом деле, сегодня, все стали вдруг говорить, что вышел новый приказ и что нам будто бы разрешается жить дома.

И мы пошли домой на Прохоровскую.

Это было здорово, особенно потому, что сегодня как раз мой день рождения.

Мне сегодня исполнилось 11лет.

Визит завершен – «Gata!»

Уже совсем стемнело, и город, лишенный электричества, как всегда в эти дни, погрузился во мрак. Но вдруг, неожиданно, в ту самую минуту, когда кортеж губернатора повернул на Дерибасовскую, в окнах жилых домов появились редкие огоньки.

Это был слабый мерцающий, но все-таки вполне электрический свет. И Пыньтя тут же поспешил напомнить домнале губернатору, что, как он уже имел честь докладывать, коммунисты при отступлении взорвали электростанцию. И только вчера стараниями его самого, Пыньти, вместо электростанции была введена в действие небольшая электроустановка Маслобойного комбината и дан свет в жилые дома на центральных улицах.

Пыньтя трещал и трещал, не замечая, что Алексяну все это не интересно.

Слишком много впечатлений за один день: исковерканный город… Тюрьма… бушующее море… висящий над ним бульвар… Лестница… Тюрьма… Воронцовский дворец… Тюрьма… Тюрьма… Тюрьма…

Алексяну устал. Он прикрыл воспаленные глаза и пожаловался Пыньте, что больше всего на свете хотел бы сейчас снять с себя одежду, в которую, как ему казалось, навечно въелся мерзкий смрад тюрьмы, опрокинуть стакан коньяка и лечь в теплую постель…

А еще он хотел бы хотя бы на миг перестать слышать вой этой тюрьмы, перестать видеть месиво этих тел на «Круге» и эту высокую женщину в отрепьях, смотрящую прямо на него большими черными горящими глазами.

Тася не забыла Алексяну, но и он, как видно, ее не забыл.

Но вот наконец и застава.

Пыньтя вылез из машины, а Алексяну приспустил стекло и процедил сквозь зубы подбежавшему на полусогнутых Никулеску: «На твою ответственность. Футус мама… Я сказал. Выбросить баб и ублюдков. Запереть мужчин. Ну, все. Гата…»

И шоферу: «Поехали».

На этом визит наместника Дьявола завершился.

Но для евреев Одессы этот, оставшийся неведомым им визит сослужил какую-то странную службу.

Прежде всего он породил слухи об «амнистии».

Хотя какая может быть «амнистия» в данном случае?

«Амнистия», по определению… от греческого «amnestia»… представляет собой «освобождение от наказания лиц, совершивших уголовное преступление и отбывающих за это преступление наказание, установленное законом».

По данному определению слово «амнистия» никак не могло быть применено к женщинам и детям, неповинным ни в каких «уголовных преступлениях».

Но «амнистия» так «амнистия»!

Четвертое действие трагедии евреев Одессы неожиданно закончилось.

Антракт!