Гитлер уведомил Антонеску, что в связи с создавшейся ситуацией власть в этом регионе переходит к немцам и защищать Одессу и Транснистрию будет германская армия.
Антонеску чувствовал, что Транснистрия уплывает из его рук, и это было ужасно и само по себе, и особенно потому, что теперь ему даже нечего будет предложить Сталину в обмен на сепаратный мир и пропуск в «клуб будущих победителей». В отчаянье он пробует убедить Гитлера, что будет, будет «стоять насмерть», и с этой целью 26 января 1944 года снимает с поста гражданского губернатора Алексяну и вместо него назначает военного губернатора генерала Георге Потопяну.
Но это уже не меняет дела.
В Одессу входит германская армия.
«Oh, Tannenbaum!»
В ту новогоднюю ночь в комнате бабушек, за большим обеденным столом, под елочкой, охраняемой самодельным Дедом Морозом и украшенной сохранившейся с дореволюционных времен Вифлеемской звездой, собралась очень странная компания.
Кроме бабушек и известной вам еврейской семьи здесь сидел очередной Николай Николаевич и… совсем уже что-то невероятное… два мордатых немецких унтера со своими «либе фрау».
Очередной Николай Николаевич, как обычно, взялся невесть откуда, а вот немцы несколько дней назад прибыли из Николаева на двух грузовиках, оборудованных огромными прожекторами, и являлись, видимо, техниками, обслуживающими эти прожектора, и одновременно водителями грузовиков.
Путь их лежал в Польшу, а «либе фрау» – две смазливые украинские бабенки – ехали вместе с ними, прячась при проверках каким-то образом внутри прожекторного оборудования.
Как попали все они к бабушкам, непонятно, но были явно не постояльцами, а гостями и даже дорогими гостями. Да и с Николай Николаевичем они кажется были достаточно хорошо знакомы.
Так что вся эта странная компания чувствовала себя вольготно и пребывала в отличном настроении, вызванном, скорее всего, положением на фронтах.
Бабушка Александра Александровна, как старшая «по чину», восседала во главе стола и «правила бал», а легкая, как одуванчик, бабушка Лидия Александровна порхала над гостями и подкладывала им на тарелки всякие «яства», извлеченные из привезенных немцами консервных банок.
За столом было шумно, хотя каждый из присутствующих говорил на своем языке и плохо понимал остальных. Унтеры не знали русского, и если «либе фрау» еще могли объясняться с ними на некой тарабарщине немецкого, то бабушки и Николай Николаевич совсем не знали этого ненавистного им языка, так что душой компании и переводчиком оказалась Тася – воспитанная в доме доктора Тырмоса иностранными гувернантками, она с детства знала три европейских языка и говорила по-немецки так же свободно, как по-французски и по-английски.
Изя больше помалкивал и в основном занимался Ролли, следя за тем, чтобы она не объелась шоколадом, подаренным ей немецкими унтерами.
Звон погребальных колоколов в двенадцать все выслушали с подобающим торжественному моменту волнением и, посмеявшись шутке румынского диктора о возрасте женщин, выпили домашней наливочки бабушек и принялись петь песни. Сначала все пели вместе с немцами:
Этот русский в устах мордатого немца был неожиданным и никак не вязался с его «мордатостью» и с его немецкой униформой, а слова
Ватрушки с творогом