Город Антонеску. Книга 2

Как утверждают историки, их было 30 тысяч!

Не очень понятно, правда, откуда взялась такая точная и такая высокая цифра, ведь при 150-тысячном населении города, учитывая наличие стариков и детей, – это почти 100 % всего возрастного контингента![25]

Считается, что какая-то часть из этих молодых женщин вышли замуж за оккупантов и в дальнейшем уехала в Румынию или Германию, другая, может быть, большая часть, были любовницами офицеров, а остальные – просто солдатскими проститутками.

Все они пытались оправдать себя тем, что «нужно было как-то выживать» и надеялись на то, что «война все спишет». Но не все «списала» война, и судьба большинства этих женщин была трагичной.

Мы хотим вам рассказать о судьбе двух из них – Надежды и Анны.

Мы не можем, конечно, быть объективными, поскольку обе эти женщины принимали большое участие в жизни Ролли и она их когда-то по-детски любила.

Сначала об Анне.

Вскоре после освобождения Одессы муж ее вернулся домой.

Вернулся живой и, к счастью, даже не покалеченный. Он, видимо, много чего повидал за эту войну и теперь хотел все-все забыть и начать новую жизнь. Но «новая жизнь» не заладилась!

Соседи по дому, которым любовник Анны – Зембряну – во время оккупации сделал немало добра, теперь не жалели для женщины бранных слов, одним из которых и, наверное, не самым ужасным, было: «румынская подстилка».

Дуковы вынуждены были покинуть Одессу и переехать в ближайший к городу железнодорожный поселок, где купили маленький домик.

О дальнейшей судьбе Анны мы узнали из письма Таси.

Как-то, в начале июня 1975 года, не имея долгое время вестей от Анны, Тася решила поехать в поселок и попросила одну из своих подруг подвезти ее на «москвиче».

Домик Дуковых выглядел нежилым: калитка сломана, двор зарос бурьяном, окна заколочены крест-на-крест досками. На шум подъехавшего «москвича» из соседнего дома вышла молодая женщина с ребенком на руках, и, как пишет Тася, «из уст этой Мадонны я и узнала страшную правду».

Все эти годы прошлое Анны продолжало держать ее в своих когтях. Даже здесь, вдалеке от Одессы, в железнодорожном поселке, она оставалась все той же «румынской подстилкой».

Для всех…

Для соседей, для мужа…

Особенно для мужа, который с годами все больше и больше пил, а упившись, пытался убить жену и гонялся за ней по всему поселку с топором.

Обычно ей удавалось улизнуть.

Но однажды не удалось.

Он догнал ее и… отрубил топором голову.

Анна погибла.

Дуков был признан невменяемым и помещен в психбольницу.

Теперь о Наде…

Муж Нади тоже вернулся домой живым и невредимым.

И первое, что услышал капитан Ефремов – герой, как говорится, вся грудь в орденах, – это рассказ об измене любимой жены.

Услышал рассказ о «любви» ее к румынскому офицеру.

Грязный рассказ, со всеми подобающими случаю эпитетами.

Рассказ, который не мог быть ложным наветом.

Рассказ, который невозможно было оспорить, невозможно было смягчить.

Рассказ… из уст своей собственной матери.

Да-да, «Тысяче Вторая», которая «любила Надю, как родную дочь», которая во всем поддерживала ее и даже в каком-то смысле была «движущей силой» всей этой «любовной истории», теперь, нисколько не жалея сына, выливала на его голову хорошо известные ей «подробности».

Старуха требовала от сына бросить жену, но капитан Ефремов решил иначе – увез ее из Одессы, от матери, от соседей, далеко-далеко, в Ленинград, чтобы там начать жизнь «с чистого листа».

«Тысяче Вторая» осталась одна и долго еще бродила по улицам и по базарам в стельку пьяная, осыпая бранью прохожих.

Прошло десять лет…

Ролли ничего не знала о Наде, хотя та, прощаясь перед отъездом, обещала писать. Но письма не приходили, и это было странно потому, что Надя действительно была очень привязана к девочке, которую считала своей дочкой.

И вот однажды повзрослевшая Ролли, попав случайно в Ленинград, решила разыскать свою крестную мать и поехала на Васильевский остров, где, по слухам, проживали Ефремовы в общежитии одного из тамошних военных заводов.

Отыскав общежитие – огромный обшарпанный трехэтажный дом, похожий чем-то на муравейник, Ролли поднялась по железной лестнице на пыльную стеклянную галерею, куда выходили двери комнат. Почти у каждой двери стояла табуретка с шипящим примусом и несколько женщин, громко переговариваясь, готовили на них еду.

На вопрос Ролли о Наде над галереей сразу повисла тишина, а одна из женщин, поперхнувшись смешком, сказала: «Да вы подождите. Она сейчас явится».

И она действительно «явилась».

Но как не похожа была эта изможденная женщина на прежнюю Надю. Куда подевалась ее блондинистая шестимесячная завивка, улыбка ярко накрашенных губ, доброта, светящаяся из голубых глаз?

И самое страшное – Надя явно была пьяна, и, видимо, это было ее обычное состояние, вполне объяснявшее странное отношение к ней соседок.