Город Антонеску. Книга 2

Увидев Ролли, крестная как-то сразу узнала ее, но не обрадовалась, как можно было ожидать, а, схватив за рукав, буквально втолкнула в свою комнату. А там, в этом маленьком душном пенальчике, бухнулась на свою не застланную постель и, даже не предложив Ролли присесть, стала громко и почти бессвязно говорить: «Уходи… Уходи… Деточка, уходи… Слышишь, гудок… Смена кончилась… Он сейчас придет…»

Это она, наверное, имела в виду своего мужа – капитана Ефремова.

«Он сейчас придет… Придет пьяный… Он всегда пьяный… Он не простил… И никогда не простит… И если увидит тебя… если узнает, убьет… Убьет и тебя, и меня… Ты для него – это то время… Это Одесса… Это Кера… Это мой Кера…»

«Уходи… Христом Богом молю… Уходи-и-и-и…», – вдруг завыла она.

Ролли выскочила из комнаты. По лицу ее текли слезы – на самом деле она начала плакать давно, с той минуты, как увидела эту пьяную женщину, которая когда-то была ее крестной мамой.

От Ролли: Иже еси…

Одесса, 23 февраля 1944 г. Свято-Ильинский храм 863 дня и ночи под страхом смерти

«Нарекается Ва-лен-тина!» — бормочет батюшка.

Бормочет и бормочет, и размахивает кадилом, а из него, из кадила этого, синий дым валит и в глаза лезет так, что даже смотреть трудно.

А вокруг на высоких подставках – свечки, большие и маленькие.

Горят и огоньками своими, как головками качают, и от этого все здесь блестит и переливается.

Блестит и переливается длинная ряса батюшки, сделанная, я думаю, из фантиков шоколадных конфет. Блестят его длинные волосы, и борода, и усы и, даже брови, сделанные, наверное, из ваты, как у Деда Мороза из-под елки у бабушки Лидии Александровны. И вообще мне кажется, он немножко похож на этого Деда Мороза. Но я все равно его боюсь.

Я стою перед ним посреди этой церкви и дрожу.

Очень страшно стоять так, когда по углам темно и со всех сторон из этой темноты на тебя смотрят разные нарисованные глаза.

Стоять и слушать, как тебя на-ре-кают: «Вален-ти-на! Вален-ти-на-а-а!»

И эхо в пустой церкви повторяет: «Ти-на! Ти-на-а-а!»

Я дрожу… Мне холодно в белом платьице, которое сшила мне тетя Надя.

Тетя Надя, она теперь будет как будто бы моя мама, крестная мама называется, крестненькая. Все эти дни она мне рассказывала разные сказки про батюшку-Деда Мороза, про это крещение в церкви и про доброго Боженьку, который теперь будет меня беречь.

Очень хорошие сказки, но папе они почему-то не нравятся: он любит только свои сказки – про Белого Клыка, про мушкетеров и про этого всадника, которому оторвали голову.

А еще Надя учила вместе со мной молитву Господню – «Отче наш» называется. Я на самом деле много стихов знаю. И про Сталина, которые Тася не разрешает мне говорить, и про трех товарищей, которые живут в маленьком городе Эн. И еще про даму, у которой была маленькая собачонка и она сдала ее куда-то в багаж, и она там, в багаже, выросла.

Но вот этого «Отче нашего» я никак запомнить не могла. Надя говорит, что там просто есть много трудных слов, «иже еси» например.

А что это такое за «иже» она мне объяснить не смогла, а у папы я и спрашивать не стала. Зачем, если он сердится?

Вот поэтому она теперь и стоит здесь рядом со мной и помогает мне читать молитву.

«Читай, девочка! Читай молитву Господня!» – говорит батюшка.

И я читаю, говорю то есть: «Отче наш… наш… наш…».

Ну вот, конечно, дальше я забыла. В этом месте я всегда забываю.

«Иже еси, иже еси…» — подсказывает мне Надя.

«Иже еси…» – слышу я издалека отчаянный голос Таси.

«На небесех!» — говорю я, и, перепрыгнув через это никому ненужное «иже», несусь уже во весь опор: «Да святится Имя Твое. Да при-идет Царствие Твое. Да будет воля Твоя…»

И наконец выпаливаю: «Но избави нас от лукавого».

Все!

Ой, кажется, я пропустила половину молитвы Господня.

Но батюшка-Дед Мороз не сердится на меня. Он улыбается через свои ватные усы и дотрагивается до моего лба холодной рукой, мокрой от святой воды. И от этого мне становится еще холоднее.

И вообще… мне очень нужно…

Я начинаю крутиться, тяну Надю за рукав…

Но тут дядя Зембряну кладет мне на плечо свою теплую руку и говорит:

«Потерпи, Валерика, потерпи немножко, скоро все кончится».

Дядя Зембряну тоже стоит здесь рядом со мной, как Надя, только с другой стороны. Ему можно здесь стоять, потому что теперь он мой крестный папа.