Но тут уникальность удостоверения сыграла с ним злую шутку.
Судьбой людей, переживших Катастрофу, занималась и тогда, да и сейчас занимается Международная еврейская организация, известная как «Claim Conference». Туда и представил Яков свое удостоверение.
При виде его эксперт, принимавший документы… а им был известный историк Жан Анчел!.. удивился и весьма жестко отреагировал:
Яков обиделся:
И был абсолютно прав!
Такой документ он, действительно, видел впервые, поскольку пережившие Катастрофу евреи обычно ему предъявляли лишь справки о пребывании в гетто.
А тут какое-то невероятное удостоверение, выданное румынской полицией 13-летнему еврейскому мальчишке?!
Для проверки подлинности удостоверения была проведена специальная дактилоскопическая экспертиза. С удостоверения сняли копию и предложили Якову оставить на ней свои отпечатки пальцев рядом с теми, которые под личиной Яшки Лукована он оставил когда-то в полиции Тирасполя.
Чудеса природы: папиллярные линии на кончиках пальцев каждого человека имеют свой неповторимый узор и… не изменяются с возрастом.
Дактилоскопическая экспертиза со стопроцентной вероятностью подтвердила, что Яшка Лукован и Яков Верховский – это одно и то же лицо.
Уважаемому эксперту пришлось признать свою ошибку и извиниться.
От Янкале: Нумиле «Лукован»
Я держу в руках пожелтевший от времени документ. Ему более 70 лет!
Это удостоверение – «IDENTITATE
Дату едва можно прочитать:
Печатный текст и моя фотография сохранились.
Названия граф – на румынском и русском языках. Графы заполнены от руки фиолетовыми чернилами. Со временем чернила выцвели. Хорошо, что я успел сделать несколько фотографий.
Когда пришла повестка на мое имя с требованием явиться в полицию, мы с мамой очень испугались.
Все эти годы мы жили под страхом разоблачения, под страхом смерти.
Кто знает, откуда на этот раз может прийти опасность?
Ходили слухи, что молодежь отправляют в Германию, и если я явлюсь в полицию, то меня уже могут оттуда не выпустить.
Так, может быть, не идти?
Всю ночь мы не спали.
А утром решили, что в полицию я пойду, но не один, а с мамой…
Маме приказывают остаться в коридоре, и в кабинет я вхожу один.
Вошел и остановился перед столом, за которым сидит офицер.
На столе бумаги и плетка с толстой рукояткой. Я уже видел такие кожаные плетки у офицеров на базаре. Этими плетками они щелкали по голенищам своих начищенных сапог.
Офицер чем-то занят, молчит и меня как будто не замечает.
Проходит минута, другая…
Мне становится страшно. Чувствую, как под рубашкой капельки пота стекают по спине.
Из оцепенения меня выводит голос:
Я не сразу понимаю, чего от меня хотят.
А, это он, кажется, спрашивают мою фамилию, и я, вместо своей настоящей фамилии «Верховский», говорю: «
И я отвечаю:
Мое имя, Янкале, осталось прежним – мама почему-то его не изменила.
Ну, вот, я назвал офицеру свою фамилию, назвал свое имя.
Что еще ему от меня нужно?
Страх все больше охватывает меня.
Но нельзя показывать, что я боюсь.
«
Вначале я киваю головой, а затем, старательно нажимая на букву
Много раз, еще до войны в Одессе, мальчишки дразнили меня:
Но сейчас от этой чертовой буквы зависит моя жизнь.
Если я не смогу ее правильно выговорить, он сразу поймет, что я еврей.
Еще легче это проверить, приказав мне спустить штаны.
Если он прикажет спустить штаны, никакое произношение мне уже не поможет. Вы помните, я вам уже говорил, что об этом «свидетельстве» моего еврейства…
Офицер, между тем, продолжает что-то писать.
Когда наконец все это кончится?
Но тут в кабинет входит солдат и кладет на стол офицера пакет.
Взглянув на пакет, офицер подписывает лежавший перед ним листок, отодвигает его на край стола и приказывает мне взять.
Фамилия…
Имя…