Город Антонеску. Книга 2

Вот вам и ответ на вопрос, «в чем подозревались евреи»: оставшиеся в живых евреи подозревались в сионизме и антисоветской деятельности!

Между тем подонки, способствовавшие оккупантам в уничтожении евреев, каким-то невероятным образом почувствовали это новое радостное для них поветрие «борьбы с сионистами». Они приободрились, расправили согнувшиеся уже было плечи, сжали железные кулаки и… вернулись к своим обычным «забавам».

Эти «невинные забавы» были, естественно, замечены НКГБ и отмечены в рапортах: «…в последнее время стали фиксироваться случаи резких антисемитских проявлений со стороны местного населения… в отдельных случаях, имеющих тенденцию к открытым выступлениям погромного характера…»

Замечены, отмечены, но, на удивление, не повлекли за собой никаких репрессивных действий, видимо, потому, что НКГБ «еврейским вопросом» не занимался.

Или же занимался, но не в той, а в какой-то другой – сионистской – плоскости.

Ролли по малости лет в сионизме не подозревалась и НКГБ не посещала.

И она коротала свои дни… в очереди за хлебом, почти без движения стоявшей у маленькой булочной на углу Малого переулка.

Когда она очень уж уставала, то присаживалась на ступеньку ведущей к булочной лесенки. Присаживалась аккуратненько, с краюшку, так, чтобы очередь не затоптала.

А очередь вполне могла затоптать.

Это была очень «нервная» очередь – она волновалась, что хлеб может «кончиться», опасалась, что пацаны-беспризорники «стибрят» хлебные карточки, выталкивала наглецов, которые «лезли без очереди», и истошно кричала каждому такому: «Вас здесь не стояло!»

Ролли тоже, конечно, волновалась и время от времени засовывала руку в кармашек пальтишка – проверяла, не затерялась ли хлебная карточка и не стибрил ли ее один из пацанов, тот, растрепанный, в грязном разорванном пиджаке с подвернутыми рукавами.

Молодая усталая продавщица из каждой предъявленной ей хлебной карточки вырезала ножницами талончик с датой и наклеивала его на специальную рапортичку. Талончики были маленькие, а ножницы огромные и щербатые. Они выскальзывали из неумелых рук продавщицы и рвали истертую хлебную карточку.

Продавщица нервничала и материлась – беззвучно, одними губами.

Очередь тоже нервничала и материлась, но громко во весь голос.

Напряжение возрастало и с каждой минутой грозило перерасти в драку.

Удивительно, но Ролли нравилось стоять в этих очередях – ей, кроме этих очередей, и податься-то было некуда.

Изя правда пытался устроить ее в школу, и даже не в первый, а сразу почему-то во второй класс – хотя ни по возрасту, ни по уровню знаний она для второго класса никак не подходила, и, как и предсказывала Тася, ничего хорошего из этой «школьной авантюры» не получилось.

Девчонки-второклассницы, все, как одна в коричневых форменных платьицах и черных передничках с яркими бантиками в аккуратно заплетенных косичках, встретили новую ученицу, скажем так, с удивлением.

Начать с того, что эти девчонки все годы оккупации нормально учились, были вполне образованны для своих лет и вели себя в соответствии с хорошо усвоенными правилами и нормами.

А Ролли попала к ним прямиком из Кривобалковских катакомб и выглядела… пусть она нас простит!.. как настоящее чучело.

Читать и писать она не умела, правил и норм поведения не знала и вообще видела этот класс, доску, и парты, и злую, как ей показалось, учительницу впервые в жизни.

И платьица форменного у нее не было, как не было бантиков в косичках.

Одета она была в свое красненькое пальтишко, превратившееся за эти годы в короткую грязно-бурую кофтенку, и в огромные валенки, размокшие ввиду отсутствия калош от талого снега.

А на голове ее…

На голове ее было нечто невообразимое – рыжее, растрепанное, давным-давно не стриженное, не мытое и даже не чесанное.

Ни портфеля, ни ручки, ни чернильницы-невыливайки в тряпочном аккуратном чехольчике, у нее тоже не было.

Свое единственное сокровище – толстую общую тетрадь в красном клеенчатом переплете, с трудом добытую Изей у каких-то знакомых, она держала в руках и крепко сжимала ее – боялась, что украдут.

Ей указали свободное место у стены на последней парте, где она и осталась сидеть в одиночестве, плохо понимая, что здесь на самом-то деле происходит и о чем это они все говорят. Где оно «под-лежит», это самое «под-лежащее», и почему «пять-ю-пять» будет «двадцать пять», а не «десять» – ведь пять пальцев на одной ладошке и еще пять на другой, вместе будет десять?

Брезгливое равнодушие к ней одноклассниц, конечно, задевало Ролли, и она в конце концов решила поразить их всех каким-нибудь «героическим» поступком и… поразила!

Съехала на большой перемене по перилам широкой школьной лестницы – с самого верхнего этажа в вестибюль.

Съехала и попала прямо в объятия директрисы.