Город без людей

Сильва лениво потянулась. Ей уже не хотелось ложиться. Она посмотрела на мужчину, который спал, скорчившись под одеялом. Прислушалась к его храпу. Лицо ее передернула брезгливая гримаса.

Вчера Сильве казалось, что эта ночь никогда не кончится. Ее клиент не знал усталости. Превозмогая отвращение, она старалась быть нежной. Неуклюжие ласки не доставляли ей удовольствия. Когда его губы шарили по ее плечам и груди, она думала, что умрет от омерзения. «Скорей бы утро!» — терзалась женщина.

У нее был план — на несколько дней поехать отдохнуть к тетке в Саматью. Тетушка думала, что Сильва работает на трикотажной фабрике и снимает в приличной семье комнату с пансионом. Старушка бесконечно радовалась, когда горячо любимая племянница приезжала к ней в гости с пачкой кредиток в ридикюле.

Сильва приблизилась к зеркалу, осмотрела синяки на плечах и груди, затем опять подошла к окну.

Работницы ателье «Серебряные ножницы», которое помещалось в доме напротив, распахнули настежь окна, проветривая помещение.

Итак, ночь осталась позади...

«Просил разбудить его пораньше, но... Что если рассердится?» — подумала Сильва.

Она боялась в одну минуту потерять все, что заработала за целую ночь, терпеливо стискивая зубы. Подошла к кровати, осторожно тронула спящего за плечо.

Мужчина зашевелился и открыл глаза.

— Вставай, милый, пора, уже утро...

Шакир-бей обвел взглядом комнату. Опухшее от сна лицо ничего не выражало. Он что-то пробормотал, откашлялся.

— Ну, видишь, утро... Ты просил поднять тебя пораньше.

Мужчина потянулся, протер глаза, зевнул.

— Утро, говоришь?

— Да, утро.

— Который час?

— Половина седьмого.

— В самом деле?

— Жалко было тебя будить, но я подумала, что...

— Хорошо сделала! Очень хорошо сделала, крошка!

Шакир-бей вскочил с постели, подбежал к умывальнику, наскоро умылся, вытерся. Игриво взглянул на Сильву.

— Весьма огорчен, что приходится так рано покидать тебя, но...

— Это серьезно?

— Вполне... Что поделаешь? Работа... Она не ждет, пока я вдоволь нацелуюсь.

— Ты всем так говоришь!

— Иди ко мне, обниму еще разок.

Сильва подошла, стараясь подавить отвращение. Мужчина схватил ее за талию и впился губами в ее рот. Отпустив Сильву, он почувствовал себя на верху блаженства.

Окна дома напротив ослепительно сверкали в лучах восходящего солнца. Шакир-бей опять потянулся.

— Да, славная была ночка!

Он подмигнул Сильве. Она тоже улыбнулась и подумала: «Убирайся поскорей! Сил моих больше нет!»

— Ты меня не любишь, — сказала она.

Шакир-бей развеселился. Надевая подтяжки, он покатывался со смеху.

— Не люблю, говоришь? Ну и сказанула! Я с ума схожу по тебе, куколка!

— Когда любят, чаще заходят...

— Ты ведь знаешь, крошка, я женат. Только раз в две недели удается улизнуть. Да и то с таким трудом! Ты не представляешь, на что я иду ради тебя, чего только не придумываю!

— Полно, полно, не заговаривай мне зубы!

Шакир-бей, раскатисто хохоча, подошел к Сильве, обнял, желая доказать свою любовь, и опять впился в ее губы.

«Зачем я начала разговор?.. — ругала себя Сильва. — Впрочем, что мне оставалось делать? Надо было как-то занять его, пока он одевался. Не могла же я сидеть с хмурым лицом».

Мужчина ушел, оставив на комоде бумажку в пятьдесят лир.

Сильва посмотрела на деньги, пробормотала:

— Ушел...

Обычно он платил тридцать лир, а сегодня оставил пятьдесят... В чем дело?

— Да, ушел... И больше никогда не придет...

Шакир-бей вышел из темного подъезда на залитую солнцем улицу и вздохнул полной грудью. В каждой клеточке своего тела он ощущал приятную легкость. Ноги были налиты сладостной усталостью, дающей иллюзию счастья. Он весь пропах публичным домом.

Покачиваясь, Шакир-бей двинулся к Галатасараю. Сегодня утром на таможне его ждал товар на сто тысяч лир. Сделка сулила минимум десять тысяч лир чистоганом.

Шакир-бей улыбнулся.

«Да, знала бы девка, что я за полчаса хапну десять тысяч, пожалела бы, что продала долгую ночь за полсотни...»

Шакир-бей шел по Бейоглу[53].

От тротуара веяло прохладой. Он с жадностью втянул и себя воздух свежего утра.

«Впрочем, ну ее к черту! — продолжал размышлять Шакир-бей. — Завзятая проститутка! Я даже переплатил. Соглашалась и за тридцать... Надо искать новую. Надоела...»

Он взглянул на часы: семь.

«Такси за десять минут домчит до конторы. Значит, еще есть время. Зайду в «Токатлыян», выпью какао».

Решение принято. Шакир-бей хотел хорошо позавтракать. Он остановился у табачного киоска на углу, чтобы купить сигарет.

— «Йенидже» и газету «Йени Истанбул»!

Старый тютюнджу[54] швырнул на прилавок пачку сигарет и газету. Он никогда не давал свой товар или сдачу прямо в руки. Старик испытывал необъяснимое наслаждение, обращаясь с покупателями грубо, резко, небрежно. Таков был его нрав. Язва желудка сделала черты его лица жесткими, суровыми. Уже много лет никто не видел, чтобы он смеялся.

Старик с трудом помещался в маленькой будочке. Безмолвно, механически, как машина, отпускал он сигареты, спички, газеты.

Лицо — желтое, как лимон, усы — белые, как снег...

«От Харилаоса опять нет письма, — думал он. — Что с ним? Не дай господь, заболел!»

— Пачку «Бафра»!..