Город без людей

Свежий ночной ветерок врывался в приоткрытые окна, изгонял из комнат тепло дня, расстилался по полу воздушным ковром.

Старушки в белых платках, покрыв скатертями доски для теста, расставляли на них подносы.

Отцы семейств в ночных рубахах сидели на соломенных тюфяках, поджав под себя ноги, с нетерпением дожидаясь появления огромных закопченных кастрюль.

На улице Акарчешме царствовали еда и сон.

Слесарь Хайреттин уже давно сидел перед скатертью, уставленной закусками. Он сделал еще один глоток из пол-литровой бутылки.

— Смотрю, он стал сквернословить — как дал ему!..

Жена нарезала ломтиками сыр.

— Сдержался бы лучше! — пугливо воскликнула она.

— Как я мог сдержаться, если этот тип сквернослов от рождения!

— Что же он сказал?

— Как что? Поносил меня на чем свет стоит, и в бога, и в веру... Вижу, дело плохо. Спустишь ему — дошло бы до матери и жены. Схватил негодяя за глотку и ка-а-ак дал!.. Едва его у меня отняли.

— Тебя могли уволить с работы. Что бы мы тогда делали?

Хайреттин кинул в рот кусочек сыра и самодовольно усмехнулся.

— Пусть увольняют. Не умрем. Слава аллаху, пока у меня есть мое ремесло, я найду работенку!

Молодая женщина с гордостью посмотрела на огромные ручищи мужа. Вот уже три года она замужем за Хайреттином. За все это время он в общей сложности только четыре месяца сидел без работы. Хайреттин был мастер своего дела, работящий малый, добрый, покладистый, хоть и не в меру вспыльчивый. Он хорошо смотрел за домом, а жену прямо на руках носил.

Хайреттин налил в стакан немного водки из бутылки, уже наполовину пустой.

— Сегодня я и тебя заставлю выпить, Асие. На-ка, держи...

— Ах, как я выпью эту отраву? — жеманилась женщина. — Ты столько налил!

— Давай, давай, не тяни... Закрой глаза — и разом... Ну!

Асие поморщилась, однако стакан не вернула и осушила его до дна.

Несмотря на вечерний прохладный ветерок, в комнате было тепло. Асие разделась. Она знала, что мужу, когда он выпьет, нравилось смотреть на ее полуобнаженное тело. Комбинация обтягивала ее стройную красивую фигурку. Она развернула ворох одеял, которые лежали в углу, начала стелить постель.

Хайреттин напевал вполголоса.

— Кончай возиться! — крикнул он жене.

Асие улыбнулась. Покончив с постелью, она должна была играть на уде[98], пока хмельной муж не уснет. Так повторялось каждый вечер вот уже три года.

Чтобы занять Хайреттина, Асие, продолжая стелить постель, сказала:

— Жена тахсильдара[99] купила себе новые туфли.

— Видно, этот тип начал воровать.

— Не греши на человека.

— Да это ясно как божий день. Честный сборщик налогов в наше время не купит жене ржавой шпильки, не то что новых туфель! Я зарабатываю больше, чем он, и то пью ракы только через день.

— А он, наверно, совсем не пьет. Вот и купил жене туфли на эти деньги.

— Как это не пьет? Есть ли в нашем квартале мужчина, не пьющий ракы?!.

Асие расхохоталась. Хайреттин был прав. Даже малые ребята знали, что большинство мужчин квартала возвращаются вечером домой пошатываясь.

Набросив одеяло на приготовленную постель и поправив его, Асие сняла со стены уд с желтой лентой, села напротив мужа.

— Что сыграть?

— Что хочешь.

Асие знала все любимые песни Хайреттина. Проведя несколько раз белыми пальцами по струнам, поблескивающим в свете пятилинейной керосиновой лампы, она затянула:

Нет лекарства, чтоб вылечить душу...

Голос у нее был нежный, приятный, задушевный.

Ничто не поможет, я знаю...

Тут Хайреттин не выдержал, вскочил и поцеловал жену в плечо, после чего сразу же отправил в рот несколько ложек салата из свежих овощей.

Асие, обрадованная этой лаской, засмеялась так, словно ее щекотали, и продолжала:

Ее взор облегчит мне страданья...

Хайреттин начал подпевать жене. Песня окрепла, зазвучала сильнее.

Но любимой открыться не смею...

— Аллах мой, какая песня!

Ничто не поможет, я знаю...

В это время из дома напротив донесся приглушенный крик. Невестка старого Каюма родила крепкого красивого мальчугана.

Младенец не закричал, как его мать. Он тихо, бесшумно пришел в этот мир, где ему придется много плакать, смеяться, любить, бороться, надеяться и страдать. Мальчика назвали Мехмед Сабри.

Слесарь Хайреттин и его жена затянули новую песню:

Как чудесно, когда ты приходишь к нам на пирушку!..

Никто не обратил внимания на крик роженицы. Только уличные псы, дремлющие у заборов, свернувшись калачиком, навострили уши и несколько раз отрывисто тявкнули.

Дом Каюма стоял, как всегда, темный, безжизненный.

Маленький мальчик летучей мышью промчался по безлюдной улице и вбежал в квартальную кофейню. Яркий свет и едкий табачный дым заставили его на мгновение зажмуриться.

— Братец Ибрагим! — крикнул он.

Ибрагим, сын Каюма, играл в карты за столиком возле печки.

— Эй, в чем дело?

Мальчуган кинулся на голос, подскочил к Ибрагиму и, задыхаясь, зашептал ему что-то на ухо.

Продолжая тасовать карты, Ибрагим промычал:

— Хорошо, хорошо...