Город без людей

Интересно все же, какое впечатление произведет его смерть? Ему, конечно, уже не будет до этого никакого дела. Однако мысль об этом не оставляла его. Во всяком случае, кому-кому, а рыжеусому дежурному гостиницы будет немало хлопот. Внезапная смерть Омера вызовет, конечно, крайнее удивление и в министерстве и у его семьи. Об истинных причинах его бегства и смерти никто не догадается, в том числе и советник. Возможно, даже подумают, что он сошел с ума.

А разве это не могло случиться? Кто может точно начертить границу или определить расстояние между нормальным состоянием и безумием? Если бы это было возможно, все в мире встало бы вверх ногами, а многие подвиги перекочевали бы со страниц истории в журнал сумасшедшего дома... А сам мозг разве не что иное, чем сгусток нервов, в котором материя перемежается с пустотой?

Омер вскочил с кровати и начал ходить по комнате. От самой мысли о возможном сумасшествии у него вдруг выступил холодный пот, крупными каплями стекающий, казалось, с самых кончиков волос. Он ускорил шаги. Ничего не сознавая, дрожащей рукой повернул ключ в двери и открыл ее настежь.

Посреди коридора стоял небольшого роста человек в потемневшем от грязи белом фартуке. Его черные волосы свисали на глаза, закрывая лоб.

Омер, придя немного в себя от обдавшей его свежей струи воздуха, с испугом уставился на него.

— Добрый день, Хасан-бей, — хриплым голосом гаркнул тот. — Наконец-то ты проснулся! Ты, видно, не на шутку рассердился на меня? Я уж подумал тогда, что ты, чего доброго, еще и всыпешь мне...

Губы его изобразили что-то похожее на улыбку, приблизившись одним краем к небольшому ножевому шраму на щеке. Он несколько раз тряхнул головой, откидывая назад нависавшие на глаза волосы.

— Кто ты? — удивленно спросил Омер.

— А ты разве не видишь? Здешний гарсон, — улыбнувшись, показал он на свой фартук.

— Как тебя зовут? — спросил Омер.

— Неджметтин. — На этот раз он улыбнулся так усердно, что, казалось, его губы сошлись со шрамом на щеке и рот растянулся до ушей. — Но можешь меня звать просто Неджми... Ты долго собираешься здесь пробыть?

Омер не двигался, ему не хотелось продолжать этот разговор с неожиданно подвернувшимся собеседником. И вдруг тот, нагловато улыбаясь, закачался и закружился перед его усталыми глазами, словно пустившись в пляс.

— Ты, верно, проголодался?.. Утром ведь ничего не поел, а скоро уже полдень.

— Столовая тут есть? — спросил Омер, решив наконец закончить разговор.

Неджметтин расхохотался, закудахтав, словно убегающая от вора курица.

— Ты в «Конак-отели», что ли? Ну и чудак — ума палата! Будь доволен, что переночевал за две с половиной лиры, да утром еще предлагают стакан чаю.

Затем, отдышавшись от смеха, добавил:

— Но если прикажешь, мы что-нибудь быстро сообразим.

— Что же ты сообразишь?

— Мог бы предложить бею котлеты по-адански с луком. Не проберет? Могу заказать?

Омер хотел было рассердиться на фамильярный тон Неджметтина, но не смог. Он, кажется, уже потерял способность сердиться, израсходовав весь свой пыл на советника. Подойдя вплотную к рубежу смерти, он чувствовал себя так, словно уже побывал за ним и находится сейчас в состоянии полной неуязвимости.

— Нет, не хочу.

— Почему?

— В них перцу много... Это для меня вредно.

— А ты что, больной?

Омер промолчал. Неджметтин больше не настаивал.

— Может, принести тарелочку донера[109] и полбулки?

— Ладно, принеси.

— А бутылочку родниковой воды захватить?

— Захвати.

Неджметтин, не подождав даже, пока ему дадут деньги, прихрамывая, побежал по лестнице, прыгая через ступеньки. Омер безнадежно махнул рукой и вернулся в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь. Струя свежего воздуха из коридора не развеяла тяжелого запаха в комнате. Он открыл окно. Шум улицы ворвался в комнату и отдался в его ушах, как голос самой жизни.

Жить?.. Но как жить?.. «А что мне делать, если я не люблю, а может быть, никогда и не любил эту жизнь? — пробормотал он, обращаясь к самому себе. — Сейчас я вижу все более точно, более ярко и более реально могу все оценивать. Нет, я, наверно, никогда не любил эту жизнь. И целуя Гёнюль, и беря в жены Реззан, и стремясь к успехам, я не ощущал полноты жизни, как и не мог любить окружавший меня мир... В душе всегда была какая-то пустота, всегда чего-то не хватало. Я не знаю, чего именно хотел, но я в самом деле не мог хотеть такой жизни. Всю свою жизнь, кажется, я вынужден был делать как раз то, чего совершенно не хотел. Советник был лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения, жертвой внезапного бунта внутренних сил, которые в течение долгих лет находились под спудом. Не веря в какую-либо цель, я превратил себя в один из маленьких зубчиков бесчисленных колес огромной шестерни. Глядя, как вертятся все эти колеса, я и сам вертелся вместе с ними. Хорошо еще, что я выдержал так целых сорок три года...»