Город без людей

В комнату вошел староста деревни Сулейман, человек лет сорока с необыкновенно хитрым лицом. Не решаясь сесть, староста встал у порога, вместе с бородатыми сыновьями старика. По знаку Дервиша-аги он боязливо присел на самый крайний миндер[36]. Сулейман весь извивался, стараясь выразить свое уважение хозяину. Но глаза его оставались хитрыми, в них сквозила плохо скрываемая насмешка.

— Как больная? — небрежно спросил Дервиш-ага.

— Видно, хуже ей, Старший ага. (Все жители Чальдере, обращаясь к Дервишу-аге, называли его Старший ага, а его сыновей — Младший ага.) Жар у нее...

— У вас кто-то болен, староста? — спросил Кадыбаба, затягиваясь кальяном.

— Жена, господин судья... Старший ага о ней спрашивает.

— Что с ней?

— Наверное, лихорадка...

— К доктору не возили?

— Трудно возить больных в касабу, господин судья... Телеги у нас нет, а женщина разве проедет восемь часов верхом на муле... Если бы еще здоровая была! Да и стара уж...

— Жар большой? (Кадыбаба знал, что так в деревнях называют температуру.)

— Очень.

— Во что бы то ни стало завтра же отвези ее в касабу. Может, что-нибудь опасное.

Дервиш-ага поддержал Кадыбабу:

— Господин судья прав. Сделаешь носилки из досок, возьмешь моих батраков — понесете по очереди.

— Слушаюсь, Старший ага.

— Староста из Османджика уехал?

— Под вечер, вместе со сборщиком налогов.

— Зачем приезжал?

— Будто скот наш забрел на их пастбище. Пастухи подрались. Говорит, следите за скотом, а не то кровь прольется.

— Это еще что?

— Да так, попугать хочет.

Наступило молчание. Слышно было лишь, как потрескивали дрова в очаге да бурлил кальян. В тишине эти звуки казались необыкновенно громкими.

— Как урожай в этом году? — спросил Кадыбаба, желая нарушить наступившее молчание.

— Слава аллаху. Где хорошая земля, собрали сам восемь-десять. В прошлом году было плохо. А сейчас слава аллаху...

— А на будущий год что будете сеять?

«Ох уж эти образованные люди, чудаки такие», — подумал про себя Сулейман, но вида не подал и сказал:

— Все будем сеять — ячмень, пшеницу, рожь…

— Свеклу посадите, свеклу...

— Вот вы сказали свеклу, а я вспомнил Панчаоглу[37], — сказал Дервиш-ага. — Как там у него дела?

— Уговорил сборщика налогов, еще на пятнадцать дней отсрочили, Старший ага.

Дервиш-ага сердито затряс головой:

— Бездельник, все равно не уплатит долга. Когда придет сборщик налогов, приведи его ко мне, я заплачу, и все тут. А то посадят в тюрьму, пятно на всю деревню...

— Слушаюсь, Старший ага.

Кадыбаба улыбнулся:

— Дервиш-ага, ты что, как банк, всем открываешь кредит?

Дервиш-ага промолчал, но, казалось, был рад похвастаться. Весь вид его словно говорил: «Если бы ты знал, какие добрые дела я творю!»

За Дервиша-агу ответил староста:

— Да сохранит для нас аллах нашего агу. Бывает, он платит долги за всю деревню. Что бы с нами было, если бы он не помогал?

Все темы для разговора были исчерпаны. Настало время вечерней молитвы.

Ночевал Кадыбаба в комнате для гостей у Дервиша-аги. Проснулся он с утренней молитвой, которая словно приветствовала пробуждающуюся природу. В лучах восходящего солнца ветви смоковницы снова стали красными. В ослепительно голубом небе порхали щеглы, жаворонки, дятлы. Крестьяне с сумками за спиной и серпами шли в поля навстречу жизни.

V

— Вчера я читал Декарта, Бекир-бей... «Я мыслю, следовательно, я существую», — говорит он. Я так перефразировал это выражение: «Я ем, следовательно, я существую».

День клонился к вечеру, Ахмед и учитель Бекир медленно шли к роще.

— Вы сомневаетесь в своем существовании, Ахмед-бей?

— Приехав в Мазылык, я стал сомневаться во всем. И все-таки я уже привык к этой жизни.

— Откуда же эти сомнения?

— Я привык, но мне кажется, что в существовании моем нет никакого смысла... В этом мире всё, даже камни, земля, деревья, жучки, имеет какой-то смысл. Как же мне не сомневаться в себе?

— Хоть вы и говорите, что привыкли, на самом деле вы еще не привыкли.

— Привыкнуть — значит терпеть, соглашаться, не жаловаться; следовательно, я привык.

— Привыкнуть — это быть довольным всем, быть веселым, счастливым.

— В известной степени я и с этим согласен.

— В таком случае, почему вы ощущаете свое существование, только когда едите?

— Потому что я не могу мыслить.

Учитель остановился и стал выковыривать носком ботинка торчавший из земли камень.

— Я познакомился с Декартом во время занятий по философии в лицее. Мне мало что известно о нем... Но думаю, что его выражение «я мыслю, следовательно, я существую» надо понимать шире. Это не только «я двигаюсь, дышу, ем и, следовательно, существую». Смысл этого выражения гораздо тоньше и шире...

— Что же мне делать?

— Надо мыслить...

VI