Город Брежнев

«Волгу» с барского плеча выделил технический – свежеотремонтированную после какого-то досадного недоразумения на плотине. У Полонского своей машины не было, Федоров сказал, что со своим водителем дальше Нижнекамска не катался, так что не гарантирует работоспособность экипажа и извозчика. А Вазых третий день ездил на работу и с работы на вахтовом автобусе. «Пятерка» еще не вернулась с больничного, как и Юра, кстати. А у новенького ижевского «москвича» накрылось сцепление – прямо в аэропорту, где Виталий встречал шпионски раздобытые резинки. Виталий героически справился с поломкой и вывезенный из-под носа ФБР с Пентагоном дипломат на завод доставил, но затем на пару дней остался пешим. Мог и на сегодня остаться, но Вазых аттестовал его техническому в лучших красках, рассказав про резинки и заверив, что только такому парню и можно доверить «Волгу» с ценными пассажирами.

Виталий воспринял высокую честь настолько спокойно, что Вазых малость обиделся и усомнился в том, что настойчивость была уместной. Но Виталий подъехал к дому за десять минут до срока, нехотя признался, что «Волга» вымыта и ухожена его стараниями, к тому же вел машину плавно и уверенно. И сам был спокойный, уверенный – правда, пока ждали Федорова, опять начал было что-то говорить, но тут и Федоров явился. Теперь про барина рассказывал. Как тут не уснешь.

Спать хотелось страшно.

Вазых весь день просидел над справкой и расчетами, отвлекшись только на самый крупный останов в формовочном цеху, который пришлось актировать лично. И сидел бы до утра, кабы не Кишунин. Кишунин, падла, явился к началу смены, как зайчик, помятый, трезвый и виноватый, себе на беду и Вазыху на радость. Он сперва выслушал много разного, потом написал заявление об уходе без даты, а потом весь день пыхтел марктвеновским пароходиком по цехам и АБК обоих заводов, собирал свои данные и сводил общие. Собрал, свел, принес, извинился, сгинул.

Все равно Вазых не спал полночи. Бумажка – это здорово, но ею же в обкоме не потрясешь. Надо говорить, уверенно, четко и так, чтобы слушатели сразу сообразили, что надо делать. А что надо делать-то, вспыхивало в почти успокоившейся голове, и Вазых брал сигареты, закутывался в одеяло и снова шел на балкон.

Очень хотелось посоветоваться, но не с кем. И не потому, что ночь. Техническому не позвонишь – скажет, хреновый ты спец, если насчет своей епархии совета просишь. Попробовал с Федоровым, который уж точно проблем бессонницы не знал: его пришлось ждать у подъезда минут десять, и вышел он с румянцем во всю лысину и вмятинкой в форме наволочной, очевидно, пуговицы под глазом. Федоров от тревожных просьб отмахнулся и предложил не дергаться – не к Табееву же едем, Табеев в Афганистане давно, да к Табееву технический сам помчался бы, а тут даже не Усманов, а пониже, а нам пониже ничего не страшно, не дергайся, все нормально будет. Потом они подобрали Полонского, и стало вообще не до разговоров. При Полонском следовало держать лицо, да и не давал он особо слово вставить, соловьем разливался на любую тему.

И Вазыха сморило-таки. И приснилась, конечно, авария. Мерное гудение колес по асфальту в тон урчанию движка и подсипыванию ветра в слегка опущенном стекле пресекается непонятными звуками, которые тут же переходят в пронзительный, до глазных яблок, визг, вопль Юры, Юра зачем-то стукает Вазыха локтем в плечо – и тошнотный полет-полет-полет вправо и вниз, до сокрушительного удара и еще удара, который чуть не разрезает Вазыха брезентовым ремнем от ключицы до живота, – и тишина, которую будто облепляют шорох с одной стороны, капание с другой, и посередке перепуганный шепот Юры:

– Вазых Насихович, вы как, больно, черт, Вазых Насихович, вы живой, я не виноват, там масло на весь дорога, на повороте прямо, вот и понесло, Вазых Насихович, глаза откройте!

А Вазых висит на ремне, одновременно пытаясь вдохнуть сквозь тугой черно-красный клубок, распирающий горло, и вытащить наружу застрявшие в том же клубке глаза. И не успевает, потому что бетонной сваей рушится последний удар.

Хлоп.

Вазых дернулся, больно дыша и раздирая веки. Никто, к счастью, не заметил, потому что Полонский, хлопнувший дверью, сказал, стряхивая капли со шляпы:

– Не очень место. Грязно, и поворот тут, глазеть будут. Чуть подальше проедь, там такая полянка у самой обочины есть.

Стоявшая, оказывается, машина перестала щелкать и поползла вперед. Виталий сказал:

– Если в туалет, то вот как раз нормальное место, не капает и не видно.

– «Если в туалет»! – воскликнул Полонский и засмеялся. – Если бы в туалет. Наоборот, молодой человек, совсем наоборот! Да вон она, там останови, видишь, съезд такой? Вон туда. Петр Степанович, у тебя что?

– Ну пузырек, понятно, и что-то там Людмила Васильевна в сухпай положила, глянем-ка.

Федоров полез в дипломат, зашуршал газетой и сообщил:

– Хлеб, сало, сыр – плавленый, правда, но годится для такого случая.