Город Брежнев

– Марина Михайловна, – сказал я торопливо, потому что понял: если помолчу еще пару секунд, то сделаю что-нибудь дебильное: например, заору – не исключено, на саму Марину Михайловну – и снова вчешу, хлопая дверями.

Голос оказался сиплым, башка горела, и все вообще было не так.

Я поднял глаза, в которых все чуть плыло и перевирало цвета, кохнул и сказал громко, стараясь не моргать, чтобы с ресниц не брызнуло:

– Марина Михайловна, извините, пожалуйста, что я орал так. Я дурак просто, гад, и…

Что говорить еще, я не знал, но Саня, будем считать, выручил:

– Марина Михайловна, а я вообще как тварь. Это, короче… Простите. Я, честно…

Тут и Саня кончился, а я обреченно подумал, что Марина Михайловна ведь педагог. Их и в пединституте, и на педсоветах всяких, наверное, учат по-человечески с учениками не обращаться, а всегда быть выше, мордой тыкать и выволочки устраивать. Так, по крайней мере, вели себя нормальные учителя. И Марина Михайловна, скорее всего, сейчас заявит что-то типа: «А теперь по-немецки, bitte» – или, что еще логичнее: «Нет уж, миленькие мои, оскорбляли вы меня перед всем классом и коридором, так имейте совесть и прощения просить перед» – ну и так далее. И мы останемся врагами навсегда. Потому что она будет права, а лично я никогда перед всеми унижаться не стану. Нахер. Лучше врагами. Потому что человек, который тебя заставляет унижаться перед всеми, и есть враг, больше никто.

Марина Михайловна оказалась все-таки не врагом, да и учителем не совсем нормальным – может, потому, что молодая еще. Она как-то легко рассмеялась и сказала:

– Живите, трудные подростки.

И все.

Я-то думал, надо будет всю перемену объясняться, объяснять, обещать, слушать разные справедливые и оттого совершенно невыносимые слова.

Я недоверчиво посмотрел на Марину Михайловну, покосился на Саню и снова уставился на нее. В натуре все, что ли?

– О! – воскликнула Марина Михайловна. – Хотите искупить вину?

Мы неуверенно кивнули – почти одновременно. Зря, наверное, но сами же пришли, как тут отказаться.

– Граждане девиантные подростки, Родина и школа номер двадцать дают вам шанс… В общем, с вас номер к Седьмому ноября.

– Какой? – спросил Саня.

– Любой – песня, танец, мелодекламация с акробатикой, агитбригада. То есть не к седьмому, там выходной, а торжественное собрание у нас, значит, восьмого. Почти месяц еще. Что угодно успеть можно, если постараться. В идеале по номеру от каждого, но можете и совместный. Хорошо?

Мы опять переглянулись и проныли, что да.

– Энтузиазма что-то маловато. Надо нарабатывать, молодежь. Это же праздник. К Зинаиде Ефимовне подойдете, скажете, что от восьмого «в» вы будете. Хорошо, Артур?

Артур, не Вафин, подумал я, расплываясь, и кивнул. Марина Михайловна, естественно, заметила, как-то чересчур старательно задумалась, аж нахмурившись слегка, и предложила:

– Можете, кстати, с шефами номер обсудить. Помогут.

С какими еще шефами, подумал я недоуменно, а Саня спросил вслух.

– Что значит – с какими? – удивилась Марина Михайловна и отчеканила, будто наизусть: – «Наши шефы ЧЛЗ»!

Табличка с такой надписью висела рядом с пионерской комнатой, комитетом комсомола и стоявшей между ними тумбочкой, на которой тяжело раскинулась чугунная книга с солнышком и граненым номером нашей школы.

Саня неловко объяснил:

– Марина Михайловна, да мы сроду с ними дела не имели, тем более номера готовить. Они автобус могут дать или там грузовик с песком для спортплощадки, а номера с ними готовить – ну это без толку, по-моему.

Саня был прав, в прежней школе было так же. И во всех остальных наверняка тоже. Мне стало неловко за Марину Михайловну: молодая она все-таки, новенькая, вот и предлагает наивные вещи.

А ей хоть бы хны.

– А вот я считаю, что зря вы не доверяете нашим славным литейщикам, – сказала Марина Михайловна совсем как на собрании. – С другой стороны… Да куда денутся, помогут, эти-то.

Саня не выдержал и с недоумением спросил:

– Марина Михайловна, я не понял, какие эти-то? Мы на самом деле никого с чугунолитейки не знаем, а у меня отец вообще на агрегатном…

– Ты, Корягин, не знаешь, а другие знают. Вафин, например. Да, Артур?

Я нахмурился – решил, что она намекает на батька, а это был бы совсем дурдом на выезде: ну где батек, а где самодеятельность, это как гвоздь с картошкой сравнивать. А Марина Михайловна продолжила:

– И более того, уже опыт совместной подготовки всяких номеров имеется, если я правильно помню. Так?

– Обаце, – прошептал я, расцветая. – Вы про Витальтолича, что ли? Он шеф и, это, согласен?

Вот тут Марина Михайловна захохотала, и Саня, глядя на нее и на меня, тоже, хотя явно ни фига не понимал.

По пути из кабинета я объяснял про Витальтолича, а Саня задавал горячие вопросы и пытался каяться насчет своих предъяв, а я отмахивался. В общем, на алгебру мы вошли почти приятелями, и полкласса смотрело на нас распахнув рты.